Книга Всемирная история болезни - Олеся Мовсина

Павел сам раскручивался на откровенность. Мне даже не пришлось задавать ему глупых вопросов.

– Вытащил газету, а между листами там, ну, в общем, с десяток писем. Догадалась же так спрятать, шкаф сама двигала. Или кто помогал? Я их целиком не читал, так заглянул, чтобы убедиться, ну, в общем, да. Я, конечно, такого не ожидал, ну. Он называет её Мара, Маричка. Смешно… Подумал и решил всё убрать, как было, и виду не подавать, что знаю. Просто хотел понаблюдать за ней, осторожно так расспросить. Я ведь просто понять хотел.

Павел ходил передо мной, как маятник: три шага туда – три обратно. Курил, заикался и пытался развести меня на жалость.

– А потом она пришла с работы и сама ни с того ни с сего заявила, что уходит. Я о письмах даже не заикнулся. И теперь это, наверно, не имеет значения, – голос у Павла стал совсем неестественным. И я правда почувствовал жалость к нему. Неприятную. Всё так эффектно и просто получалось с его слов. Такая сякая – она, а он, посмотрите, как на картинке. Или это просто родственные чувства во мне взыграли?

– Она хочет с тобой развестись? Сказала, что уходит к другому навсегда? – я вякнул, чтобы замять замешательство.

На это Паша дёрнулся и надолго замолчал.

После работы мне позвонила жена и возмущённо сообщила уже не новую для меня новость. Я, правда, не понял, кем она была возмущена и чью сторону принимала: Павла или Маргариты. Велела мне срочно найти сестру – всеми правдами и неправдами.

Звонить Маргарите я не хотел. Будет нужно – сама меня найдёт. Не буду же я искать её и возвращать за ручку в лоно семьи. Всё-таки набрал номер и обрадовался тому, что телефон отключён.

По дороге домой хотел обдумать странное письмо отца, само появление Агнии на горизонте и вот – историю с Маргаритой. Шёл пешком, по пути заходил в знакомые двери, выпивал там по сто и шёл дальше. В результате ничего не обдумал и был уже хорош, когда решил таки дождаться маршрутки. И вдруг увидел их обеих. В смысле, Агнию и Маргариту. Они одновременно переходили перекрёсток наискосок. Навстречу друг дружке. Я, ей-богу, подумал, что это мой пьяный глюк. Они встретились в самом центре перекрёстка и разошлись, как в фигурном катании или там в синхронном плавании.

Я почувствовал, как ноги мои напряглись, чтобы броситься догонять Агнию. Но сам испугавшись этого порыва, спокойно двинулся навстречу Маргарите.

Мара:

Какой опыт! Каждый раз, когда лечу в самолёте, наблюдаю за поведением соседей-пассажиров. Суетятся, улыбаются, делают равнодушные лица, едят и пьют, даже спят почти по-настоящему. И всё равно только об одном думают. О-сколько-километров-внизу.

Особенно в момент касания земли всех выдаёт этот дружный вздох облегчения. Становится даже неловко и тесно от такого количества сброшенных масок. Приземлились, мол. Ах, что там теперь скрывать, ах, как мы только что боялись.

Сегодня, пока летели, мой сосед даже пытался меня очаровывать. Сначала сумки мои забрасывал с тошнотворной любезностью, потом стюардессу гонял для меня за вином.

– Неужели вы не боитесь? – спросила я его наглую блондинистую физиономию.

– Кого? – ещё больше округлилась его игривая интонация. Решил, что я приняла правила его игры. Что буду сейчас пугать своим мужем или ещё что в таком духе. Нет, дружок, правила игры мне не важны. Лишь бы играть было интересно.

– Вот этого не боитесь? – кивнула я ему на окно, и тут же наш самолёт ухнул в воздушную яму. Лицо моего галантного кавалера на секунду стало серебристо-серым. И я не удержалась от смешка. Того самого, который Нюся называет смехом демонической женщины. Я даже готова была поспорить, что он сейчас сбежит в туалет. Но он сдержался и только спросил, как меня зовут. Старался не суетиться глазами по моему лицу.

– Мара, – ответила я голосом новенькой девочки, выставленной перед классом.

– Мара – это сокращённое от Маргариты? – вынырнул мой новый знакомец из воздушной ямы. Явно напрашивался ещё на одну. Я терпеливо объяснила, что в жизни меня как только не обзывали: и Маргаритой, и Марией, и Мариной, и даже Тамарой. Но при этом я Мара, и больше ничего.

– Мара, и больше ничего, – задумчиво повторил он. И ещё добавил какую-то пошлость, типа «очаровательная женщина с косой». Кстати, он чем-то смахивал на того парня из книжного магазина, по которому так убивалась моя нечаянная визитёрша Николь.

Агния:

Иногда Дима говорил о себе в третьем лице. Скажите, сударыня, он вам ещё не надоел? Только скажите – он уйдёт и не обидится. И если бы мой хоть один неосторожный полувздох, он бы ушёл. И конечно, обиделся бы. Рядом с ним я не просто задерживала дыхание, я не дышала. Кажется, мне это было не нужно.

Дима всегда смеялся над одной только мыслью, что мы можем умереть.

И вот тогда мне приснилось, что я стою на коленях в каком-то узком коридоре на полу, усыпанном жемчугом. И, как дождь, жемчужины сыплются откуда-то сверху на меня и вокруг. И звук от этого совсем неправильный, не такой, какого следовало бы ожидать от падения жемчужин. А специальный, занудный, как будто по краю хрустального фужера мокрым пальцем водят. Я подумала, что меня наказали и на жемчуг поставили, как на горох лентяя. А потом во сне же вспомнила, что жемчуг в русском фольклоре – это слёзы, и кто-то. Кто-то тогда же мне произнёс там, во сне. Что буду я по-настоящему счастлива, но уже после того как выплачу столько слёз, сколько есть всего жемчужин в этом коридоре. С тех пор частенько я пытаюсь вернуться в тот сон и сосчитать, сколько же их точно там всё-таки было. При том что давно уже знаю, что никакого мне счастья нет и не надо. И даже про слово это думаю со смутным презрением.

А сегодня совсем неожиданно я опять оказалась в этом коридоре. Но там было пусто и сухо – никакого дождя. Может, горе моё наконец-то иссякло? И только звук. Он по-прежнему был, он как-то косвенно подтверждал, что я не ошиблась адресом. Тревожный, скриплый, нарастающий.

Я проснулась и даже не сразу испугалась. Звук был отчётливый, он был на кухне моей съёмной однокомнатной квартиры. Меня подбросило и прибило спиной к стене, к коврику над диваном. Именно спиной к стене, так я всегда боялась в детстве, чтобы ужас не захватил меня с тыла, чтобы любую опасность видеть лицом. Поперёк горла запульсировал крик, но тут полоска света под кухонной дверью мне что-то напомнила, и страх отпустил.

Когда я выползла на кухню, замотавшись одеялом, панибратья Айкендуевы как по команде перестали водить своими длинными гибкими пальцами по краям моих гостевых бокалов и дружелюбно закивали-заморгали. Я не выдержала и обозвала их идиотами. Вы меня сговорились в психушку отправить? Что за мода вламываться среди ночи?

Канистрат и Полиблюд от слов моих заметно опечалились. Один из них (я ещё не очень хорошо их различала) поспешил убрать бокалы в шкаф, а второй сделал вовсе скорбное лицо и предложил мне присесть.

– Мы принесли вам дурную новость, хозяйка, – сказал убиравший посуду. – Ваш хороший друг, ваш бывший одноклассник, человек, к которому вы были явно неравнодушны, попал в автокатастрофу.