Книга Бувар и Пекюше - Гюстав Флобер

Литре совсем их доконал, заявив, что грамматика никогда не была точной наукой и никогда не будет.

Из этого они заключили, что синтаксис — фантазия, а грамматика — иллюзия.

Недавно, впрочем, они прочли в новом учебнике риторики, что надо писать, как говоришь, и всё будет хорошо, если автор живо чувствовал и много наблюдал.

Они не сомневались, что испытали в своей жизни глубокие чувства и собрали запас наблюдений, а потому вполне способны писать. В пьесах слишком тесные рамки, много условностей, зато роман предоставляет больше свободы. Чтобы сочинить роман, они принялись копаться в своих воспоминаниях.

Пекюше вспомнил одного из начальников в конторе, преподлого субъекта, и злорадно готовился отомстить ему в книге.

Бувар встречал в кабачках забулдыгу, старого учителя чистописания. Ничего забавнее и выдумать нельзя.

К концу недели они порешили соединить эти два лица в одно и перешли к другим персонажам: женщина, которая губит всю семью; жена, муж и любовник; женщина, оставшаяся добродетельной поневоле, из-за своего уродства; честолюбец; дурной священник.

Этим смутным теням они пытались придать черты живых людей, хранившиеся в их памяти; кое-что вычеркивали, кое-что добавляли.

Пекюше считал главным идеи и чувства, Бувар — образность и колорит; они расходились во мнениях, и каждый удивлялся, что его друг так ограничен.

Быть может, наука, называемая эстетикой, придёт им на помощь и разрешит их разногласия. Один из друзей Дюмушеля, профессор философии, прислал им список трудов на эту тему. Они изучали их порознь, после чего делились впечатлениями.

Прежде всего что такое прекрасное?

Согласно Шеллингу, это бесконечное, воплощённое в конечном. Для Рида — непознаваемое качество. Для Жоффруа — нечто нерасторжимое. Для де Местра — то, что согласуется с добродетелью. Для отца Андре — то, что соответствует разуму.

Существует несколько видов прекрасного. Прекрасное в науке — геометрия. Прекрасное в мире нравственном: смерть Сократа, бесспорно, была прекрасна. Прекрасное в животном царстве: прекраснейшее свойство собаки — её чутьё. Свинья не может быть прекрасной из-за её гнусных привычек, змея — из-за того, что вызывает в нас мысль о низости.

Цветы, бабочки, птицы могут быть прекрасны. Наконец, главное условие прекрасного, основной его принцип — это единство в разнообразии.

— Однако же, — заметил Бувар, — два косых глаза разнообразнее двух прямых, а на вид совсем не так красивы!

Они приступили к проблеме возвышенного.

Некоторые явления возвышенны сами по себе: бурный поток, глубокий мрак, дерево, сломанное бурей. Герой прекрасен, когда торжествует, и возвышен, когда сражается.

— Понимаю, — сказал Бувар, — прекрасное — это прекрасное, а возвышенное — это чрезвычайно прекрасное. Как же, однако, их различить?

— Внутренним чутьём, — ответил Пекюше.

— А чутьё откуда?

— От вкуса.

— Что такое вкус?

Вкус определяется как особое дарование, быстрота суждений, умение различать оттенки прекрасного.

— Короче говоря, вкус — это вкус, и всё-таки непонятно, откуда он берётся.

Необходимо обладать чувством меры, но понятие меры меняется; как ни совершенно произведение, оно не может быть безупречно. Прекрасное нерушимо и неизменно, но мы не знаем его законов, ибо происхождение его таинственно.

Идея не может быть выражена в любой форме, вследствие чего между искусствами существуют границы, а каждое искусство разделяется на виды; когда же различные виды сочетаются, то стиль одного проникает в другой, дабы не отклониться от цели, не нарушить художественной правды.

Слишком точное следование правде вредит красоте, а чрезмерная приверженность красоте искажает правду; вместе с тем без стремления к идеальному не существует правды, — вот почему типы более реальны, чем портреты. Искусство стремится к правдоподобию, но правдоподобие зависит от наблюдающего лица, и потому это понятие весьма относительное.

Они путались в рассуждениях, и Бувар всё меньше и меньше верил в эстетику.

— Или это всё чепуха, или её строгие правила должны подтверждаться примерами. А теперь послушай!

Он прочитал заметку, ради которой ему пришлось немало покопаться в книгах:

«Бугур ставит в вину Тациту отсутствие простоты, какой требует история.

Профессор Дроз нападает на Шекспира за смешение серьёзного и шутовского стиля. Низар, тоже профессор, находит, что Андре Шенье, как поэт, стоит ниже поэтов XVII века. Англичанин Блер порицает Вергилия за сцену с гарпиями. Мармонтель сокрушается по поводу вольностей у Гомера. Ламот не желает признать гомеровских героев бессмертными. Вида негодует на его сравнения. Словом, авторы всех этих учебников риторики, поэтики и эстетики, по-моему, просто идиоты!»

— Ты преувеличиваешь! — возразил Пекюше.

Его тоже терзали сомнения: если, как замечает Лонгин, умы посредственные неспособны ошибаться, значит, ошибаются учёные, — стало быть, их ошибки должны вызывать восхищение! Как же так? Это уж слишком нелепо! Однако ученые все же остаются учёными! Он стремился согласовать доктрины с художественными произведениями, примирить критиков с поэтами, постичь сущность прекрасного. Все эти вопросы так его замучили, что у него разлилась желчь. Он захворал желтухой.

В самый тяжёлый период его болезни пришла Марианна. кухарка г‑жи Борден, и попросила Бувара принять завтра её хозяйку.

Вдова не появлялась у них со времени представления. Не было ли это авансом с её стороны? Но тогда зачем ей понадобилось посредничество Марианны? Бувар всю ночь терялся в догадках.

На другой день, около двух часов, он в нетерпении расхаживал по коридору, изредка выглядывая в окошко; раздался звонок. Это был нотариус.

Пройдя через двор, он поднялся по лестнице и, поздоровавшись, уселся в кресло; он объяснил, что не мог дождаться г‑жи Борден и опередил её. Дело в том, что она хочет купить у них Экайский участок.

Бувар, сразу охладев, пошёл посоветоваться с Пекюше к нему в спальню.

Пекюше не знал, что сказать. Он был встревожен своей болезнью и с минуты на минуту ждал Вокорбея.

Наконец появилась г‑жа Борден. Она опоздала, потому что долго и тщательно наряжалась; на ней была кашемировая шаль, шляпка, лайковые перчатки — туалет для особо торжественных случаев.

Поговорив о разных пустяках, она задала вопрос, достаточно ли будет тысячи экю.

— За акр? Тысячу экю? Ни за что!

— Ну ради меня! — сказала вдова, умильно прищурив глазки.

Наступило неловкое молчание. Тут вошёл граф де Фаверж с сафьяновым портфелем под мышкой.

Он сказал, положив портфель на стол: