Книга Иван Калита - Максим Ююкин

Боярин завтракал, по обыкновению, сидя один во главе длинного стола. Вдоль стен его трапезной были развешаны оленьи рога и кабаньи головы, некогда самолично добытые Аверкием в заповедных лесах по берегам Сары и Которосли. Несколько холопов одновременно суетились вокруг него, озабоченно посматривая на непривычно хмурое лицо своего обычно спокойного и невозмутимого господина. Аверкий сосредоточенно расправлялся с крылышком куропатки, когда в трапезную вбежал запыхавшийся слуга и скороговоркой доложил, что его немедля желают видеть какие-то приезжие люди. Боярин поднял глаза от блюда.

— Немедля? — с насмешкой переспросил боярин, не отрываясь от блюда, и, коротко бросив: «Пусть обождут», с хрустом переломил сочащееся янтарным жиром крыло.

Слуга хотел что-то сказать, но тут с шумом распахнулась дверь и вошел невысокий стройный человек лет тридцати пяти с широким скуластым лицом, одетый скорее добротно, чем красиво; его карие глаза глядели из-под рыжеватых бровей смело и вызывающе.

— Мир тебе, боярин, — сказал он, перекрестившись на иконы. — Не взыщи, что отрываю от трапезы, но мое дело к тебе не терпит отлагательства.

— А кто ты таков будешь, добрый человек, — сдерживая охватившее его раздражение, медленно и подчеркнуто спокойно, но с особым нажимом в голосе молвил Аверкий, — что, не быв зван, входишь в чужой дом как в свой собственный?

— Тому, кто имеет повеление от великого князя, ничьих иных дозволений не надобно, — невозмутимо отвечал незнакомец. — А прозываюсь я Василий Кочева и послан братом государя нашего Иваном Данилычем тебе на замену. Засиделся ты на этом месте, боярин, — с усмешкой добавил он, — пора и на покой.

— С каких это пор Москва распоряжается нашим внутренним строеньем, в коем от века вольны были Токмо князья наши?! — воскликнул Аверкий. — Отроду не правили нами пришлые люди.

— Да полно, так ли? — возразил Кочева. — Или не читал ты в древних харатьях о том, как Рюрик сажал мужей своих по русским городам, среди коих и Ростов поминается?

— То Рюрик! — Аверкий в сердцах хлопнул ладонью по столу, - А о Москве еще и помину не было, когда наш Ростов был уже велик и славен!

Кочева рассмеялся.

— Всему свой черед, боярин. И Ростов уже не тот, что прежде, и Москва ныне поднялась знатно. Но довольно трепать языком попусту. Сколько времени тебе потребуется, чтобы освободить эти хоромы? Седмицы, думаю, хватит.

— Не ослышался ли я, человече? — Аверкий изумленно вскинул мохнатые брови. — Ты, никак, и усадьбу мою отобрать хочешь?

— Имею на то позволенье от князя, — хладнокровно отвечал Кочева. — Это ведь не твоя отчина.

Это для Аверкия было уже слишком.

— Пошел прочь, наглец! — не в силах более совладать с душившей его яростью, крикнул он, изо всех сил ударив кулаком по столу, отчего стоявшая на нем посуда со звоном задрожала, будто в испуге. — Знать я не хочу ни твоего Ивана, ни тебя, его подручника!

— А ты упрямый старик, — уже другим, жестким тоном проговорил Кочева и, приоткрыв дверь, крикнул: — Сюда, ребята! Боярин, видать, не из понятливых.

В трапезную ворвались двое ратников в кольчугах и шеломах. Схватив упиравшегося старика под руки, они выволокли его вон. Столпившаяся в переходах челядь не посмела вмешаться. Аверкия вывели во двор и, перевернув вниз головой, привязали за ноги к толстому суку старой корявой осины. Как ручьи после дождя, взбухли на седых висках жилы, задравшаяся борода прикрыла лицо, точно плат.

— Что творите, душегубцы? — прохрипел Аверкий. — С вас же головы снимут за такое!

— Пропиши ему, Мина, московскую грамотку, — весело сказал Кочева широкоплечему детине с красным мясистым лицом, одетым в почти такую же красную шелковую рубаху, подпоясанную узким ремешком из сыромятной кожи, — да так, чтоб в память врезалась накрепко!

Ухмыляясь и небрежно поигрывая длинным туго заплетенным кнутом, Мина подошел к беспомощно раскачивавшемуся человеку. Одним движением разорвав на нем рубаху, он деловито поплевал на ладони, и рассекший воздух пронзительный свист заглушил тихие стоны его жертвы. Закончив истязание, Мина перерезал ножом веревку, и недвижное, расчерченное кровавыми ранами тело потерявшего сознание Аверкия распласталось на земле.

— Будет тебе, старый пень, вперед наука, — густым низким голосом прогудел, как из бочки, Мина.

Лишь когда москвичи ушли в дом, челядь, боязливо косясь на заполнивших двор воинов, робко приблизилась к своему беспомощно лежавшему господину. Охая и всхлипывая, холопы приводили его в чувство, чем-то осторожно накрыли израненное тело. Тем временем в доме Аверкия уже хозяйничали Кочева и его люди: слышались беспрестанные распоряжения, с грохотом откидывались крышки старинных сундуков и ларцов, откуда на свет божий извлекалось все мало-мальски ценное — украшения, посуда, мягкая рухлядь, внимательно изучались грамоты на владение землями, угодьями, селами...

Весть о постигшем посадника несчастье мгновенно разнеслась по городу. Приглушенными голосами ростовцы всякого звания передавали из уст в уста подробности жестокой расправы над старым, всеми уважаемым боярином. Ростовская знать пребывала в великом смущении и беспокойстве: все почувствовали, что грядут новые времена и наступающие перемены коснутся каждого. Понимали это и в доме боярина Кирилла, проживавшего в трех поприщах от Ростова в родовом селе Варницы. Казавшийся невероятным рассказ своего ключника Остафья, который, в свою очередь, узнал обо всем от очевидца — знакомого слуги в Аверкиевом доме, боярин выслушал низко опустив голову, то и дело перемежая его тяжелыми вздохами. Жена Кирилла, боярыня Марья, только всплеснула руками.

— Быть не может, абы князь повелел учинить такое над знатным боярином! — решительно провозгласила она. — Аверкию надобно бить челом на сих самоуправцев, и, помяните мое слово, им крепко не поздоровится!

В ответ Кирилл только вздохнул.

ГЛАВА 6

1

Истертое, высушенное холодными ветрами северное солнце устало пряталось за дикую семиярусную громаду Выборского замка, подводя черту еще под одним бесплодным днем, проведенным предводительствуемой великим князем новгородской ратью в тщетных попытках овладеть неуступчивым свейским оплотом на глухом и неуютном балтийском берегу. Как же возненавидел каждый русский воин этот унылый низменный берег, где, перемежаемые песчаными дюнами, угрожающе дыбились хмурые скалы, похожие на застывшие волны моря — такие же гранитно-серые, как эти скалы, и почти равнявшиеся с ними высотой во время самых сильных бурь! Солоноватая свежесть моря смешивалась здесь с густым шершавым запахом сосновой смолы, создавая своеобразный, острый и терпкий, но вместе с тем необыкновенно пьянящий и будоражащий дух, присущий только этим местам.

Перед тем как возвратиться в стан на отдых и ночлег, Юрий Данилович велел предпринять еще одну попытку проломить крепостную стену, и шесть пороков, влекомые мышечной силой толкавших их воев, покорно поползли вперед, жалобно скрипя натруженными колесными спицами. Приставленные к порокам ратники относились к ним почти как к живым существам — подбадривали их во время боя, давали прозвища; и действительно, при небольшой доле воображения было нетрудно уловить явное сходство между строением стенобитного орудия и телом человека: длинный желоб выполнял роль туловища, поперечный брус, обмотанный жилами, которые, напрягаясь, приводило в действие ядро, напоминал руки, ну а круглое гнездо для ядра было ни дать ни взять похоже на маленькую голову.