Книга На берегах тумана. Книга 2. Виртуоз боевой стали - Федор Чешко

– Из всех?! Я не первый?!

Старец желчно осклабился:

– Уж не досадуй – не привелось тебе оказаться первым. Бывали и до тебя. Зверье шныряет туда-сюда, нахально игнорируя орденские запреты. Изредка в мир выходят безумные люди. Шестнадцать таких пришельцев (все пожилые мужчины, воины) были замечены стражей и убиты – кстати, не без потерь. Убитых еще ни разу не удалось опознать, но оружие, приносимое ими, когда-то принадлежало нашим удостоенным ветеранам. Однажды возвратился ветеран – вот его опознали без сомнения, только сперва на всякий случай облагодетельствовали из аркебузы. А незадолго до твоего появления в Прорву слазил горный медведь. Слазил, да и вернулся, но не один – выгнал в мир дикую девочку. Вовсе дикая девочка, даже говорить не способна. Никто ее не сумел узнать, хоть и показывали многим – даже тебе. Помнишь ли голоногую барышню, которую вывели нам с тобою навстречу из кельи вице-священства? Мое было ухищрение, да только без толку… Кстати сказать, душевный друг вице-священство изволит полагать, будто девочка сия происходит из горных недоумков. Я же полагаю другое. Полагаю, за Прорвой тоже люди живут. Полагаю, Прорва – единственный выход в земли, сделавшиеся недоступными после Мировой катастрофы. Смекаешь, маленький? – Он помолчал, испытующе вгляделся в сосредоточенное лицо парня, заговорил опять:

– Покуда я очень многого не знаю. Но за Прорвой точно живут люди, причем эти люди вовсе не дикари. Врачеватели, видевшие твою левую руку, свидетельствуют, что залечено не по-нашему, но толково. Еще я вот что уразумел: Прорва лишает памяти, однако же весьма странным образом. Ты вот, к примеру, помнишь все, бывшее до и после нее, а год пребывания в Серой дочиста позабыл.

– Но вы, почтеннейший, намекнули, будто я смогу вспомнить. Как?

Старец вскочил так стремительно, что Нор невольно отшатнулся, заслоняясь локтем от воображаемого удара. Однако престарелый щеголь, конечно же, и не думал нападать на своего собеседника. Он только бросил через плечо: «Посиди!» – и торопливо вышел. Опять? Снова у него какой-нибудь бульончик кипеть собрался? Сколько же теперь придется ждать объяснений? Парень покосился на часы, но за время беседы вся вода из верхней посудины успела вытечь.

Опасения Нора были совершенно напрасны – хозяин возвратился через считанные мгновения. Нетерпеливо отпихнув локтем дорогую посуду, он с треском бросил на стол увесистый деревянный футляр (похоже, книгу), потом подманил Нора.

Это действительно была книга. Хозяин уверенно и быстро нашел интересовавшую его страницу, чиркнул вдоль строчек ухоженным ногтем.

– Узнаешь ли, мой маленький душевный дружочек? Вот изволь хоть отсюда: «…нюханные шелудивой собачней прыщеухие недоноски…» Или дальше: «…бельмастый помет пьяного шакала…» Бельмастый помет – каково сказано, а?! Причем не просто шакала, а непременно пьяного! Каждое словечко так и дышит могучим сочинительским дарованием!

Нор, естественно, не мог видеть собственных глаз, однако готов был клясться, будто они от обалдения добрались до самой макушки. А бесов старик с таким неприкрытым ехидством любовался результатами своей выходки, что парень вконец озверел. Только дать выход злобе он не успел, потому как вспомнил: прочитанные старцем словесные изощрения были из тех, которыми сам же Нор потчевал мытарившую его в орденском застенке парочку дознавателей. Значит, они тогда действительно записывали каждое слово, и, значит, вот это – их записи. Ну и что?

А зеркальный ноготь старого франта скользнул ниже, уперся в новые фразы:

– «Еще мне такое вспомнилось: когда вышел из Прорвы, было чувство, будто я невосполнимую ценность потерял. Словно бы какая-то вещица необычайной важности висела на шее, но оторвалась – остался от нее только запутавшийся в ладаночном шнуре обрывок цепочки. Смотреть на этот обрывок было никак невозможно, потому что хотелось плакать…» Ну, припоминаешь? Писано подробно, с твоего голоса. Так ли?

Парень кивнул: так.

– А коли так, то гляди.

Старик достал из кармана шитый золотом бархатный мешочек, развязал его, встряхнул, и на буроватые папирусные страницы выпала квадратная бронзовая пластинка.

Нор прикипел напряженным взглядом к странной гравировке – вроде и буквы, однако же прочесть ничего нельзя. Тем не менее у парня не было ни малейших сомнений, что странные эти знаки он видит не впервые. И снова в памяти замозжило, задергалось, словно вот-вот прорвется измучивший огромный нарыв… Но нет. Наваждение сгинуло так же внезапно, как и нахлынуло. Ну и враг бы с ней, с этой бронзовой побрякушкой, и глаза бы на нее не смотрели… Только глаза почему-то никак не соглашались не смотреть. Нор аж взмок, прежде чем ему удалось оторвать взгляд от искристых изломов нечитаемой надписи.

– Благодарить за сию находку следует господина Тантарра, – пояснил хозяин, решивший не дожидаться расспросов. – Он заметил, что сохранившийся на тебе остаток цепи не порван, а словно перерублен. Вероятно, когда ты фехтовал со своей подружкой, пластинка выбилась поверх нагрудника, и цепочка угодила под клинок.

– Но ведь это же в Прорве было! Кто же сумел найти, достать? – От волнения Нор даже осип.

Старец отмахнулся:

– Неважно. Ты помалкивай да слушай… – Он тронул кончиками пальцев пластинку, негромко вздохнул: – Когда-то (твои родители, верно, в те времена еще не спознались друг с дружкой) был у меня верный ученик и душевный приятель – почти как сын. Он ушел в Серую. Сам ушел, по собственному ненавязанному желанию…

Нет-нет, Нор ничего не сказал, и во взгляде его было лишь почтительное сосредоточенное внимание, но старик вдруг гневно исказил губы и зашипел змием:

– Нет на мне никакой вины, слышишь?! Я все силы своего красноречия вымучил, удерживая дурака! А другими силами не смел пользоваться, мне было нельзя, он же сам!.. Сам… Сказал: «Не терзайтесь опасениями, почтенный учитель, беды не случится». Не терзайтесь… Сказать-то легко…

Старец удавил свои чувства так же внезапно, как и выпустил их на свободу. Лицо его вновь приобрело странное выражение доброжелательного ехидства, голос стал приветлив и мягок.

– Прости, маленький. Чем дольше жизнь, тем больше всевозможной досады копится в душе. А моя жизнь изнуряюще, бесконечно долга, и душа полна до краев – вот и не совладал с содержимым-то. Прости.

Парень мельком отметил, что дряхлый щеголь уже второй раз намекает на свой немыслимо древний возраст. Пожалуй, и обмолвка, будто бы он всемеро старше Нора, была не просто ради меткого словца выдумана. Но разве люди умеют жить так долго? Выходит, он родился чуть ли не до Мировой катастрофы? Чушь какая-то…

Хозяин особняка снова притронулся к пластинке, вздохнул:

– Это я делал для него. Нелегкий труд, долгий. Я ни разу больше за такое не брался – не рискнул. Нет, вру… Однажды попытался – для себя, когда хотел отправиться на поиски ученика. Только не вышло – я ведь на себя со стороны взглянуть не могу, изнутри же видна лишь малая толика нужного… – Миг-другой он молчал, слепо ощупывая полированный металл, словно рассчитывал почерпнуть в нем силы для продолжения разговора. – Мне придумалось много догадок о том, чего именно ты мог лишиться в Прорве, но когда увидел эту пластинку – веришь ли? – от удивления едва не упал в обморок. Понимаешь, маленький, я ведь делал ее для одного человека, остальным она бесполезна. Но, похоже… Страшно верить в этакую удачу, однако мне кажется: по ту сторону Прорвы (да-да, он так и сказал: «По ту сторону…») нашелся могучий ум, сумевший переделать ее для тебя. Ежели я прав, то, надев сию вещицу, ты вспомнишь…