Книга По следу саламандры - Александр Бирюков

Орсон увидел, как он пробует, проверяет дно впереди и сзади себя. Увидел, как совершенно самостоятельно, вразнобой, но вместе с тем поразительно точно и согласованно поворачиваются и прокручиваются его полускрытые под водой лапы–колеса, больше всего похожие на громадные и круглые ребристые раковины каких–то диковинных морских моллюсков. Как неестественно гибко изгибается посредине его массивное туловище. Увидел, как, подавшись назад, чудовище плавно наклонило свою «головогрудь». Слегка повело ей из стороны в сторону, словно принюхиваясь, и замерло.

Его зализанная рептильная морда нацелилась на Орсона.

Оно меня заметило! — понял тот.

Сердце пропустило удар, и в этот миг светоносный столбик догорел.

Не помня себя, Орсон попятился, упал на спину, задергался, путаясь в плаще, судорожно пытаясь одновременно встать на ноги, дотянуться до ружья и нашарить на фонаре самый необходимый в мире рычажок.

Сейчас, вот сейчас оно рванется вперед, легко ломая оказавшиеся на его пути деревца, и раздавит, убьет их с Хиггинсом. А утром прибудет ничего не подозревающая смена, и притаившееся в засаде чудище расправится и с ними. А потом подстережет еще кого–нибудь или начнет разорять округу!

— Назад, назад, — забормотал горячо Хиггинс, — вы ее пугаете! Она может сделать что–то нехорошее!

Беспокойство о других в такой момент, несомненно, делало Орсону честь. Но он не задумывался об этом. Тихонько подвывая от ужаса, он отбросил мешающий фонарь, выдернул–таки из–под себя ружье и так, сидя в грязи, выпалил из обоих стволов в небо. Трясущимися пальцами перезарядил и нажал на оба спуска еще раз.

Все, успел!

Они с Хиггинсом, который где–то рядом вопил что–то невразумительное, были еще живы.

— Не препятствуйте ей, и она не нападет! — кричал Хиггинс.

Раскаты и вспышки молний пошли непрерывной чередой. Настоящая Дикая Охота!

Орсон, помогая себе прикладом, как костылем, тяжело поднялся. Капюшон плаща слетел с головы, и по лицу хлестал дождь. Ощущая в ногах слабость, он оперся плечом о кстати подвернувшееся дерево, нажал на запирающий рычаг, отвел стволы вперед и вставил в них патроны, на этот раз боевые, из другого кармана, прекрасно отдавая себе отчет в том, насколько жалко и бессильно тут его оружие, но будучи не в силах ничего с собой поделать.

Еще через некоторое время, так и не сумев унять бешено частившее в груди сердце, Орсон на ощупь нашел под ногами фонарь, отер от грязи и, сжав зубы, второй раз надавил на рычажок.

Гроза, кажется, начинала понемногу уходить — молнии уже не рвали небеса над самой головой. Не боясь больше конкуренции, поток света выхватил из темноты деревья, землю и воду. И милиционеры города Рэн увидели кингслейер…

Выбравшись из оврага, который уже успел превратиться в русло бурного ручья, немыслимая машина, подминая молодые деревья и аккуратно лавируя между крупными стволами, изгибаясь для этого, переступая лапами, не спеша взбиралась по дальнему склону. Найдя ровный участок, кингслейер мягко опустился на брюхо, подобрав все свои шесть лап. И замер.

Похоже, до людей ему не было никакого дела.

Только тогда Орсон наконец обратил внимание, что, хватая его за плечо, едва не в самое ухо кричит ему недотепа Хиггинс.

— Сэр! Вы видели, сэр!? Она живая, сэр! — захлебываясь от восторга, твердил тот. — Живая, сэр!

— Живая? — эта идея уже не казалась такой уж дикой.

— Да, сэр! Ей стало мокро в ручье. И она перебралась на место посуше. Там… это… высокое место. И лапник сверху прикрывает. Вот она там и легла теперь.

— То есть эта машина, по–твоему, всего–навсего перебралась на место, где ей будет уютнее? — Орсон готов был истерически расхохотаться.

— Да, сэр! Она все понимает. И она все время видит нас. Она меня знает!

Как дежурный на пожарной каланче сумел в эту грозовую ночь заметить вдалеке над лесом две маленькие светящиеся цветные звездочки — заблаговременно оговоренный с Орсоном сигнал тревоги, знал только он один. И совсем никому неизвестно, первый это был выстрел милиционера или второй. Но условный сигнал имел последствия как ожидаемые, так и неожиданные.

Ночь ужасов, апофеозом которой стало оживание таинственной машины… Кошмар, да и только. Орсон немного жалел, что поднял тревогу.

В этом мире много миров. У каждого человека мир свой. Иногда они пересекаются — миры разных людей, чаще нет. Персональный мир Орсона, к которому он привык, которым дорожил и в надежности которого не сомневался, был вероломно подвергнут перестройке. Теперь в этом мире было больше неясного, чем привычного. В нем поселилась теперь ТАЙНА. Но присутствие при этом акте изменения собственного мира посторонних сделалось неприятно ему. Другие люди знают, что твой мир уже никогда не будет прежним, — что может быть хуже? Их сочувствие, попытки подбодрить и показать, как они понимают твое состояние. Это невыносимо.

Ничего–то они, эти посторонние, не понимали. Орсон впервые познал одиночество человека, который прикоснулся к тайне. Это было новое, томительное ощущение, исполненное сладкой погибельной жути. Оно было сродни влюбленности. Нечто непознанное и едва ли поддающееся познанию присутствовало рядом. Хотелось не расплескать, не избыть, а испить по капле эту сопричастность к чему–то не из этого мира.

И Орсон не находил себе места.

Он сделался похожим на Хиггинса, для которого мир был соткан из ежесекундных чудес. Для которого все в мире было удивительно и не поддавалось изучению, а просто существовало и поражало новизной. Все другие разумные существа были в глазах Хиггинса бесконечно мудры и отягощены знаниями, которые Хиггинсу никогда не будут доступны. Жизнь была бесконечной тайной, которую можно открывать всю жизнь, и это завораживало.

Орсон всем телом ощутил, как сквозь его существо проходят потоки вселенных, вложенных одна в другую, и будоражащих, и пугающих.

А вокруг суетились люди, которых он давно знал и с которыми привык делить свой персональный мир. Но теперь они стали мелки и далеки. Они стали немы, двумерны и малоинтересны со своими безмолвными двумерными, суетными делами.

Орсону больше не с кем было разделить свой персональный мир. Этот мир не вмещался в привычные мирки знакомых ему человеческих существ.

Тайна всех тайн! Когда друид становится друидом и познает Традицию во всей ее полноте вместе с пониманием невозможности сформулировать и передать ученику охваченное не мыслью, но чувством знание; когда юноша осознает в себе, но не может выразить чудо влюбленности, еще не направленное зовом плоти; когда границы сущего раздвигаются до пределов необъятных и входят в человека — наступает самое сильное и самое прекрасное переживание, что может выпасть на долю человека, — ощущение ТАЙНЫ.

Хиггинс осторожно коснулся руки Орсона, заставив очнуться.

— Вы тоже поняли, сэр? — с надеждой и пониманием спросил он. — Она не из здесь… Она смотрит на нас из ТАМ!