Книга Браки между зонами три, четыре и пять - Дорис Лессинг

Сама природа Зоны Четыре состояла в конфликтах, битвах и постоянном ведении войн. Во всех аспектах существования — сплошь напряжение и борьба; так что каждое чувство, каждая мысль в этой зоне несли в себе свою противоположность.

Когда Эл-Ит доехала до дворца, располагавшегося на центральной площади Зоны Три, она спешилась и, как всегда, посмотрела, кто же ждет ее на широких белокаменных ступенях. Но никто не ждал королеву. Она прошла к деревьям, где слуги всегда готовы принять коней от тех, кто прибыл из дальних регионов, и один из них взял у нее поводья Йори, но не приветствовал ее, как раньше, не узнав Эл-Ит. Он был вежлив, но абсолютно формально. Королева вернулась к ступеням, медленно поднялась, чувствуя, как юбка ее желтого платья бьет по щиколоткам. Не было еще такого, чтобы она поднималась ко входу во дворец и люди бы не бежали со всех сторон ей навстречу, — и из здания, и из парка позади него, и с других концов площади. И всегда с криком: «Эл-Ит, Эл-Ит приехала!» В глубокой тишине, казавшейся еще глубже от доносящегося с деревьев довольного воркования голубей, Эл-Ит поднялась по ступеням в помещения первого этажа, быстро прошла через них, — посмотрела, кто там работает, что происходит: ее сестра вела заседание Совета, с ней было человек двадцать. Никто не поднял глаз, когда Эл-Ит встала в дверном пролете, они обсуждали таинственное заболевание, постигшее скот в западных регионах, — итак, ситуация не улучшилась, пока не улучшилась. Хотя, конечно, все шло к тому. Сестра сидела спиной к Эл-Ит, но до сих пор это не мешало ей ощутить присутствие королевы и обернуться поприветствовать ее. Молодая девица, которую Эл-Ит хорошо знала, одна из тех сирот, которых она удочерила, наконец подняла глаза и увидела ее, но моментально отвела взгляд, как если бы ее тут вовсе не было.

Так что королева ушла, поднялась в свои апартаменты. Они были ярко освещены закатным солнцем, и Эл-Ит села у окна, купаясь в насыщенном желтом свете, но чувствовала себя только тенью, привидением. Эти комнаты, такие простые, светлые, приятные, которые она обставляла по своему вкусу — вещами, привлекшими ее формой или цветом, она всегда считала отражением своей сущности, в них ее личность раскрывалась и проявлялась с улыбками радости… но теперь сама утонченность обстановки, изящество мебели и безделушек отказывались принять хозяйку: она стала чужой и не соответствовала этому интерьеру. Вполне вероятно, ей вообще не следовало приходить сюда.

Эл-Ит поднялась на многоуровневые крыши дворца, погуляла там, полюбовалась, как в лучах закатного солнца вспыхивают отроги гор. Под ней лежала вся ее столица, где ей были знакомы каждая улица и каждый парк. Не было тут дома, площади, общественного здания, которых бы она не знала, — часто королеве были известны даже интерьеры во всех подробностях благодаря дружбе с обитателями, не говоря уж о фасадах, крышах, расположении окон, — так уж была устроена ее память. Но теперь Эл-Ит тут не приветствовали.

Она решила, что над крышами, на колокольне могла бы достичь той своей внутренней высоты, с которой так низко пала, и стала карабкаться все выше и выше по винтовой лестнице, встала на головокружительной высоте, на уровне гор и облаков и снежных шапок гор, где птицы пролетали совсем рядом, смотрела вверх в сторону просвета между гор, за которым ждали синие пространства, но при этом бормотала: «Далеко… Слишком далеко…». Эл-Ит не верилось, что совсем недавно она стояла тут, охваченная ощущением, что стоит только втянуться в эту лазурь — и она перейдет во что-то, доселе ей неизвестное и невоображаемое, чувствовала даже, что ей стоит лишь ступить с башни — и она побежит по сверкающим небесам, легче воздуха, и исчезнет в синеве, как исчезают облака под жарким солнцем. Теперь она несла тяжкое бремя и чувствовала себя загрязненной, она понимала, что не должна стоять тут, здесь не место для нее.

Быстро спустилась в свои комнаты, а там встретила сестру. Мурти удивилась. Она вовсе не ждала Эл-Ит. Обе были удивлены и огорчены. Раньше сестры всегда были в курсе того, что делает другая и где она в данный момент времени, даже если они находились в разных концах страны.

Эл-Ит села у окна, Мурти тоже села, но не рядом. Они внимательно оглядели друг друга, но с досадой, как чужие. До сих пор Мурти воспринимала сестру как бесплотное существо, воплощение огня и блеска, как фонтан, обновляющийся каждую минуту втекающими в него ручьями, теперь же это состояние было совершенно недоступным для Эл-Ит, и Мурти казалось, что из души сестры как будто ушел свет.

— Дети обо мне спрашивали? — робко поинтересовалась Эл-Ит умоляющим тоном.

И Мурти, вздрогнув от этого нового для нее просительного тона, с трудом вымолвила:

— Нет.

— Они не скучают по мне?

— О тебе говорят, как об умершей, Эл-Ит. — И Мурти наклонилась вперед и взяла сестру за руку, по старой привычке, чтобы снова ощутить ток, который всегда протекал между ними. И медленно выпустила ее руку, вздохнув.

— Скажешь им, что я не умерла, но скоро вернусь?

Через некоторое время живые добрые глаза Мурти опустились под взглядом Эл-Ит, и она ответила:

— Все теперь по-другому. Не знаю, почему. Эл-Ит, нам тебя трудно вспоминать. Тебе это понятно?

Острая тоска заставила Эл-Ит сдержать боль, и она не заплакала. Укротила тоску, чувство, которое было так непривычно в ее милой стране, где боль и страдания считались признаком болезни, и к ним относились с терпением, сочувствием, но решительно, не давая этим чужеродным эмоциям заразить окружающих.

Эл-Ит встала. Ярко пылавшее солнце заходило, улицы и переулки окутала тень, освещены были лишь вершины гор. Сюда, наверх, с улицы доносились крики, голоса: там, внизу — тепло, жизнь, энергия.

Эл-Ит прижала обе руки к животу, как бы стараясь их прикосновением не запачкать окружающих.

— Стало ли лучше у нас в стране? Животные все еще печальны? Они до сих пор тоскуют в одиночестве?

— Тоскуют ли они в одиночестве, ты спрашиваешь, Эл-Ит? — Сестры стояли рядом, но не так, как бывало прежде, когда они брались за руки и иногда прижимались друг к другу щеками, так что каждая чувствовала биение ритма жизни в другой, как в себе самой. Сейчас они стояли рядом, но не прикасались друг к другу, и глаза их говорили, но сдержанно.

— Да, они печальны и томятся в одиночестве, — шептала Эл-Ит. Обе говорили шепотом, хотя были здесь вдвоем, и их никто не мог услышать. — Кобыла в стаде жеребцов чувствует свое одиночество, но не понимает, в чем тут дело, так и будет стоять дрожа, надеясь услышать доброе слово или голос, но слышит только тишину. Жеребец будет мотаться по степи из конца в конец, гонимый пустотой. Целое стадо рогатого скота одновременно поднимет головы и прокричит о своем страдании…

— Все это я слышала, Эл-Ит, слышала от них, — шепотом призналась Мурти.

— А потом вдруг с холма побежит отара в тысячу овец, а за ними пастухи, крича и успокаивая своих подопечных. Наши животные чувствуют какую-то ужасную потерю, Мурти… но становится ли им лучше, избавляем ли мы их от боли?

Мурти покачала головой и вдохнула: