Книга Год хорошего ребенка - Элес де Грун

— У нас в деревне обычно люди здороваются, — объяснил Игорь Иванович.

И Розалинда представила себе 250 миллионов улыбающихся, здоровающихся, кивающих головами русских.

— Пить хочется, — сказала она.

— И мне, — ответил Игорь Иванович. — Может пойдем, попросим?

Он указал на отдельную ферму на выходе из деревни.

Розалинде показалось это диким:

— Нет, нельзя! — Они ведь не были бродягами — ни она, ни Игорь Иванович. — У нас так не делают.

— А что вы делаете, если вдруг сильно хочется пить?

— Мы идем в мотель. Или в кафе.

Но здесь не было ни мотеля, ни кафе, ни денег. Даже не было представителя фирмы «Фрешель» с их вездесущим лимонадом, была только жажда.

— Может быть, вернемся? — спросил Игорь Иванович, чувствуя себя все менее уютно на незнакомой, почти неведомой дороге. И еще он переживал за девочку. Ей надо было и поесть, и отдохнуть. «Да, — подумал он. — Теперь полная паника уже в двух делегациях».

Розалинда вглядывалась в вершину горы. Кажется, дома уже кончились и там, вверху ничего больше не намечалось.

— Знаешь что, — сказал Игорь Иванович, — мы почти уже наверху, дойдем до конца для очистки совести. Или вернемся?

Очень многие люди идут до конца только из желания завершенности действия. Это уважаемые люди.

Розалинда кивнула — «да».

Икры ног ломило и корежило, но они продолжали свой путь. Когда они проходили по еловому лесу, Игорь Иванович отковырнул два кусочка еловой смолы, твердых и прозрачно-розоватых, и сказал Розалинде, что это можно жевать.

— Зачем?

— Получится жвачка. Сначала она горькая-прегорькая, а потом безвкусная — жуй сколько хочешь. Может быть, расхочется пить.

Изумленная Розалинда положила в рот кусочек смолы и попробовала жевать. Сначала все у нее во рту превратилось в горький песок, а потом постепенно зажевалось и перестало горчить.

— Рашен жвачка, — сказала она. Игорь Иванович засмеялся:

— А ты знаешь, какая у меня фамилия? «Жувачкин». Я под такой фамилией пишу заметки в «Пионерской правде».

Когда Игорь Иванович сказал, что он — Чуин-гам, засмеялась Розалинда. Она подумала, что этот русский руководитель делегации смешной человек.

— Я и отсюда посылаю заметки о Годе Хорошего Ребенка.

Здесь они оба быстро перестали смеяться, потому что вспомнили о Леше и о своем безвыходном положении.

Наступили сумерки. «Сузуки» нигде не было видно. Около домов, которые еще попадались, стояли «Оппели», «Фиаты», «Пежо», «Лады», «Форды», но нигде не было маленькой машины Кирпичиано.

Уже у самой вершины они увидели небольшой фермерский домик с внушительным сараем. Рядом с домом стояла красная машина. Они насторожились и побледнели. Игорь Иванович приложил палец к губам и сделал знак Розалинде, чтобы она ждала его на дороге. Сам он тихонько подошел к двери сарая, прислушался и прошептал:

— Леша!

Розалинда вся напряглась, наблюдая за ним не дыша. Кажется из сарая послышался какой-то ответ, потому что Игорь Иванович начал отодвигать засов, который заскрипел и завизжал, как нарочно так, что тысячи сверчков не могли поглотить этот шум.

Вдруг появилась полоска света в двери фермы.

— Кто там? — спросил скрипучий голос. Кто-то прокаркал это по-немецки.

Игорь Иванович обернулся на голос:

— Это я.

— Что ты здесь делаешь?

— Ничего… Иду себе…

— Куда?

— В «Эрмитаж», то есть в «Лувр».

— Ну и иди себе!

Игорь Иванович хотел развернуться и быстро двинуться в сторону «Эрмитажа». Но в двери появился другой человек, это был Кирпичиано, потом еще один другой человек… и еще кто-то.

— Стоять! — скомандовал Кирпичиано. Затем трое мужчин схватили Игоря Ивановича и несмотря на все его сопротивление злобно запихнули в сарай.

Розалинда в ужасе вскрикнула. Как это было глупо! Ее тоже немедленно схватили и бросили туда же. Она даже не успела никого укусить.

Грохот, с которым захлопнулся засов, показался Леше Измайлову счастливой музыкой. Наконец-то он был не один.

Глава двадцать девятая СКАНДАЛ В БЛАГОРОДНОМ СЕМЕЙСТВЕ

За всю свою долгую тихую сельскую жизнь старая ферма не слыхала столько ругательных выражений, сколько высыпалось из разгневанного Кирпичиано за эти полчаса. Кирпичиано разносил, буквально уничтожал своих бой-подчиненных.

— Ублюдки! Недоумки! Четвертинки!

— Почему четвертинки? — удивился Картошка. Даже в доме он не снимал своей кепки, чтобы никто не увидел его «клумбочки».

— Думаете на одну четверть! Такую операцию сорвать!

— Почему же сорвать, шеф? — спросил Туз. — Мы же ее блестяще провели. Мальчишка здесь, его папочка отсчитывает нам рубли, и мы в порядке.

— Кому нужны твои рубли?! — закричал Кирпичиано. Где ты их будешь тратить? Здесь их не принимают. Ты поедешь в СССР?

— А что, шеф. Небольшая развлекательная поездка группы престарелых профсоюзных лидеров.

— И ты будешь развлекаться в Сибири?! Да?! Тебе нравятся эти развлечения в наручниках?

— Шеф, а мы потребуем оплаты в твердой валюте, — спорил Туз.

— Да ты больше потратишь твердой валюты на кормление этой международной делегации!

— Кстати, их давно пора кормить! — сказала Сонька-Золотая Ручка. Она была плохой, но все-таки женщиной. И желание кормить гнездилось где-то в глубине ее порочной души.

Конечно, она не была особо благородной особой, но у нее было одно благородное качество — всегда быть на стороне слабых. Чаще всего самой слабой была она сама. Но иногда это ее хорошее качество распространялось на кого-нибудь еще.

— Идите кормите, мойте, одевайте! — кричал Кирпичиано. — Нам надо было взять одного победителя. За него платила бы вся эта посудохозяйственная олимпиада! А теперь мы имеем целую делегацию, и неизвестно, нужна ли она кому-нибудь.

Картошка взял из холодильника несколько пакетов йогурта, немного хлеба, разрезанного на кусочки и уложенного в тончайший целлофановый пакет, большую бумажную банку с нарисованной на ней кошкой, поставил на поднос и под охраной Туза пошел в сарай.

Он поставил поднос на землю, открыл засов, толкнул дверь ногой и вошел внутрь.