Книга Конь в пальто - Сергей Донской

– Помрешь спокойно, – пообещал Хан. – Только головой не верти.

Он отступил на шаг, сжимая в правой ладони нагревшуюся рукоять шашки.

Ее подарили ему на День Советской Армии, хотя ни праздника такого не осталось, ни Советской Армии, ни тем более неведомого буденновца, которого молодость водила в сабельный поход. Вручая клинок Хану, знакомый домушник шепнул, что взял квартиру покойного генерала, вот и вся предыстория.

Сначала подарок, как и задумывалось, воспринимался как добрая мужская шутка. Но потом кто-то из пацанов откопал древнего мастера, который так отреставрировал шашечку, что любо-дорого смотреть. Вручая ее Хану, народный умелец сказал: «Вы, уважаемый, обратите внимание на любопытные особенности этого оружия. Сработано оно лет триста назад, не раньше. Видите на клинке узор? Ничего не напоминает?» – «Ничего, – признался Хан. – Хреновина с херовиной пополам». – «Нет, – торжествующе возразил умелец. – Так клеймили дамасскую сталь. Перед вами не эталон, конечно, но все же кое-что! Скорее всего сабелька эта сначала была трофеем казачков, удачно сплававших за Черное море. Другими словами, сначала ею рубили казаков, а потом – они ею. Оружие, уважаемый, интернациональное, да…» – «Тогда красная звезда откуда?» – не поверил Хан, кое-что помнивший из истории. «А звезду, по-видимому, большевички гораздо позже прилепили, когда сабельку у белогвардейца отобрали. Эфес поизносился, переходя из рук в руки, его и поменяли. Но клинок как новенький, вот что такое дамасская сталь! Только не вздумайте затачивать или убирать эти зазубринки, в них весь цимус. Зазубринки – от человеческих костей. Они придают клинку особую остроту»…

Хан отвалил тогда умельцу полтысячи, долго любовался шашкой, а потом подозвал любимого питбуля по кличке Карат и испытал оружие на нем. Пса с одного удара развалило пополам. Было его немного жаль, но пес уже начал стареть, терять нюх и бойцовскую выучку. Хан решил, что верному слуге лучше всего погибнуть от руки хозяина. Возможно, питбуль имел собственное мнение на сей счет. Но Хан мнением слуг не интересовался.

Если бы он, по доброте душевной, взялся вдруг выполнять желания всех, кто окружал его – да хотя бы этой ночью на поляне, – все равно никто не остался бы удовлетворен в полной мере. А вот когда толпа волей-неволей подчинялась только его желаниям, это всегда приносило однозначный положительный результат. Значит, так было правильно.

И зря сомневался в правильности ханских решений неразумный бомж, еще надеявшийся, что события станут развиваться дальше по какому-либо иному сценарию, отличному от ханского.

– …Головой не верти, – скомандовал Хан, слегка отступив назад.

Голова замерла, но рот не закрыла:

– Я денег дам, много денег.

– Откуда они у тебя, дед? – угрюмо осведомился Хан. – Ограбил кого?

– Детки насобирали… На квартиру… Чтобы под забором не сдох. Целая тысяча у меня припрятана.

– За тысячу ты не квартиру купишь, а собачью конуру. Да и то вряд ли. Обдурят тебя, дед. Опять обдурят и по миру дальше пустят. Так что ни о чем не жалей.

Хан полуприсел на расставленных ногах, завел шашку за плечо.

– М-ма-ма! – зарыдал бомж, когда сообразил, что первый свистящий взмах над его грешной головой был пробным. Он выл и извивался, пытаясь вывинтиться из рыхлой почвы. Или, наоборот, рассчитывал спрятаться от опасности под землей? Червяк – он и есть червяк.

– Замри! – потребовал Хан. – Слышишь, гад вертлявый? Замри!

Бомж, неизвестно почему, подчинился. Даже пасть свою вонючую захлопнул, умолк. Лишь слезы катились из его старческих глаз, оставляя светлые бороздки на грязных щеках.

Боец, освещавший обреченную голову переносным китайским фонарем, старательно пялился куда-то в темноту, механически играя желваками. Владелец казино всхлипывал. Зрители, окружавшие сцену, завороженно ждали развязки.

Хан прочно вбил левый каблук в почву, мешая ее с прелой листвой. Отклонился всем корпусом назад, занося клинок параллельно земле. Инструмент для перечеркивания чужих жизней замер. Дрогнул нетерпеливым жалом. Метнулся вперед, рассекая притихшую ночь.

– Иэ-эх-хх!..

Эхом ханскому возгласу отозвался всеобщий непроизвольный вздох, вырвавшийся из глоток зрителей, когда клинок лишь чиркнул по макушке бомжа и шумно врезался в хилый сухостой, оставив в нем полукруглую прогалину. Взбешенный промахом, Хан без всякой подготовки нанес еще один удар, короткий и суетливый. Опять клинок пронесся высоковато, но прицел был более точным – все услышали отчетливое чавканье, с которым шашка засела в переносице все еще живой головы.

– Ва-а… – отозвалась она невнятно. – Больно…

– А дергаться не надо было, – зло сказал Хан, хотя бомж и не делал попыток увернуться.

Он с трудом извлек окропленное кровью лезвие, сделал два танцующих шажка назад, собрался и с неожиданной ловкостью все же отсек упрямую башку от загодя погребенного туловища. То ли успел приноровиться, то ли спортивный азарт помог. Хан с облегчением сплюнул и сипло прокомментировал:

– С третьей попытки!

Свита зашлась нервным смехом, кто-то дурашливо присвистнул, улюлюкнул, захлопал в ладоши. А осветитель выпустил из ослабевших рук фонарь и ткнулся лицом в грязь. Отрубленная голова лежала всего в полуметре от его собственной и еще двигала нижней челюстью.

Хан неспешно развернулся к пленнику, который, подвывая, сползал вдоль ствола на колени. Он жалко кривил распухшее, обезображенное лицо, силился что-то вымолвить, но получалось только бесконечное:

– Я… я… я…

– Не ной, – сказал Хан, несколько раз вогнав шашку в сырую землю. От крови она очистилась, зато перепачкалась грязью и облипла гнилыми листьями. Пришлось обтирать клинок об одежду владельца казино, хотя выглядела она не лучше половой тряпки. Догадавшись, что он остался жив после этой процедуры, пленник зашелся рыдающим смехом.

Хан ударил его развернутой плашмя шашкой и напомнил:

– Сказано тебе: не ной!

– Я… я…

– Ты, ты! – подтвердил Хан язвительно. – Ты – то самое дерьмо, которое отказалось платить. Можешь не платить. Я даже не стану тебя убивать. Просто отрублю сначала левую руку, потом – правую. Ты не сдохнешь, тебя перевяжут и выходят. Но ты превратишься в беспомощный чурбан, не способный даже поссать самостоятельно.

Иллюстрируя, как это удобно – обслуживать себя собственноручно, Хан расстегнул брюки и стал мочиться на коленопреклоненного владельца казино, норовя попасть струей ему в лицо.

– Не надо! – выл тот. – Я буду платить, буду!

Он даже не понимал, что на него льется не горячий душ, а едкая, зловонная моча, которую приходилось то и дело сплевывать. Он уже ничего не понимал в этой проклятой жизни. Он только хотел выбраться из жуткого места при голове и руках.

– Я знал, что ты передумаешь, – насмешливо сказал Хан, стряхивая на землю последние капли. – И не нужно больше понапрасну беспокоить своих знакомых жалобами на меня. Знакомые всегда будут где-то далеко, а ты – рядом, в другом таком же укромном уголке. Догадываешься, чем это закончится, чмо ты опущенное?.. А теперь к делу. Завтра отстегнешь не только входные, но и штраф в том же размере. Ну, скажи, что ты завтра не сможешь! Скажи! Я с большим удовольствием обтешу тебя немножко!