Книга Империй - Роберт Харрис

— С других кораблей, сенатор, — еле слышно пропищал Вибий. — Он брал грузы с кораблей.

— С каких кораблей? Откуда они прибывали?

— Из разных мест, сенатор. Из Азии, Сирии, Тира, Александрии.

— Что же происходило с этими кораблями? Веррес конфисковал их?

— Да, сенатор.

— На каком основании?

— По обвинению в шпионаже.

— Ах, ну да, конечно! Никто на свете не изловил столько шпионов, сколько наш бдительный наместник, — добавил Цицерон, обращаясь ко мне. — А скажи мне, — снова повернулся он к Вибию, — какая участь постигла команды этих кораблей?

— Они были брошены в каменоломни, сенатор.

— А что произошло с ними там?

Ответа не последовало.

* * *

Каменоломнями называлась самая ужасная тюрьма в Сицилии, а может, и во всем свете. По крайней мере, лично я о более страшном месте не слышал. Это было подземелье длиной в шестьсот и шириной в двести шагов, вырытое глубоко в склоне горного плато под названием Эпиполы, которое возвышается над Сиракузами с севера. Здесь, в этой дьявольской норе, откуда не доносился ни один крик, задыхаясь от жары летом и замерзая зимой, измученные жестокостью своих тюремщиков, унижаемые другими заключенными, страдали и умирали жертвы Верреса.

За стойкое отвращение ко всему, что связано с армией и военным делом, враги Цицерона нередко упрекали его в трусости, и временами он действительно был склонен к брезгливости и малодушию. Но в тот день, я готов в этом поклясться, он проявил мужество и бесстрашие.

Вернувшись в дом, где мы остановились, Цицерон взял с собой Луция, молодому Фругию велел продолжать разбираться в документах, захваченных нами в компании откупщиков. Затем, вооруженные лишь тростями и ордером Глабриона, в сопровождении ставшей уже привычной толпы сторонников Цицерона мы стали подниматься по крутой тропе, ведущей на Эпиполы. Как обычно, весть о приходе Цицерона и о цели его миссии опередила его, и нас уже поджидал начальник стражи, который преградил нам путь. Цицерон произнес гневную речь, пригрозил главному стражнику самыми ужасными карами в случае, если он будет чинить нам препятствия, и тот, стушевавшись, пропустил нас за внешнюю стену. Оказавшись внутри и не обращая внимания на предупреждения о том, что это слишком опасно, Цицерон настоял на том, чтобы самолично осмотреть каменоломни.

Этому огромному подземелью, выдолбленному в скале по приказу сиракузского тирана Дионисия Старшего, уже перевалило за триста лет. Была отперта древняя металлическая дверь, и стражники с горящими факелами в руках провели нас в устье длинного темного тоннеля. Блестящие от слизи, изъеденные грибком и заросшие мхом стены, крысиная возня в темных углах, запах смерти и разложения, крики и стоны отчаявшихся душ — все это производило жуткое впечатление. Мне казалось, что мы спускаемся в Аид.

Вскоре мы подошли к еще одной массивной двери. После того как замок был отперт, а тяжелый засов отодвинут, мы оказались, собственно, в тюрьме. Что за зрелище предстало нашим взорам! Создавалось впечатление, что какой-то великан наполнил мешок сотнями закованных в кандалы людей, а потом высыпал их в свое мрачное логово. Здесь почти не было света, и казалось, что ты очутился глубоко под водой. Одни узники лежали на каменном полу, другие собрались группами, но в основном каждый был сам по себе. И каждый из них был похож на пожелтевший мешок с костями. Тела тех, что умерли сегодня, еще не успели убрать, но отличить мертвых от живых было почти невозможно.

Мы медленно шли между тел — тех, кто уже умер, и тех, кого эта участь еще ожидала, хотя, как я только что сказал, большой разницы между ними не было. Внезапно Цицерон остановился и спросил у одного из узников его имя. Чтобы расслышать ответ, ему пришлось наклониться. Римлян мы не обнаружили, одних только сицилийцев.

— Есть здесь граждане Рима? — громко спросил Цицерон. — Есть здесь кто-нибудь с торговых судов? — задал он еще один вопрос. Ответом ему было молчание. Цицерон обернулся и, подозвав начальника охраны, потребовал показать ему документы на каждого из узников. Стражник, как совсем недавно Вибий, разрывался между страхом перед Верресом, с одной стороны, и почтением к официальному обвинителю в лице Цицерона — с другой. В конечном итоге он уступил натиску римского сенатора.

В каменных стенах каменоломен были выдолблены отдельные камеры, В одних производились казни (в те времена, как я уже упоминал, излюбленным способом казни была гаротта — удушение приговоренного), в других спали и принимали пищу стражники. Здесь же располагались и служебные помещения администрации тюрьмы. Из глубоких ниш в стене для нас вытащили коробки с отсыревшими свитками. Это были длинные списки с именами заключенных, даты их заключения под стражу и освобождения. Однако на большинстве документов значилось сицилийское слово «edikaiothesan», значившее, что смертный приговор приведен в исполнение.

— Мне нужны копии всех записей, сделанных за три года правления Верреса, — сказал мне Цицерон. — А ты, — обратился он к начальнику стражи, — когда копии будут сняты, письменно заверишь их подлинность и точность.

Я и двое моих помощников принялись за работу, а Цицерон и Луций продолжали изучать записи в поисках имен римских граждан. Хотя большая часть узников, томившихся в каменоломнях в годы правления Верреса, были сицилийцами, тут можно было обнаружить имена людей почти из всех уголков Средиземноморья — испанцев, египтян, киликийцев, жителей Крита и Далмации. На вопрос Цицерона о том, в чем состояла вина этих людей, командир стражников ответил, что все они были пиратами — пиратами и шпионами. И, разумеется, все были казнены. Согласно тюремным записям, среди них был и предводитель морских разбойников Гераклеон. Что же касается граждан Рима, то все они, если верить документам, включая двух мужчин из Испании, Публия Гавия и Тита Геренния, были «освобождены».

— Все эти записи — полная чушь! — негромко сказал Луцию Цицерон. — В них нет ни слова правды. Никто не видел казни Гераклеона, хотя пират, умирающий на кресте, без сомнения, привлек бы толпы восторженных зрителей. Зато очень многие видели, как казнили двух римлян. Мне думается, Веррес сделал обратное тому, что требовал от него долг: убил ни в чем не повинных судовладельцев вместе с командами их кораблей, а пиратов, наоборот, освободил, получив за это жирный куш — то ли выкуп, то ли взятку. Если Гавий и Геренний узнали о его предательстве, это могло стать причиной того, что он решил их убить.

Мне казалось, что бедного Луция сейчас стошнит. Он проделал большой путь от чтения философских трудов в залитом солнцем Риме до изучения списков казненных при неверном свете свечей в этом омерзительном подземелье. Мы постарались завершить работу как можно скорее, и никогда еще я не испытывал такого наслаждения, как в тот момент, когда, выбравшись из гнусной утробы каменоломен, мы снова стали частью человечества. В тот день с моря дул легкий бриз, и даже сейчас, более полувека спустя, я помню, как мы, не сговариваясь, подставили ему лица и стали пить сладкий воздух свободы.