Книга На крови - Сергей Дмитриевич Мстиславский

прерывисто дыша.

Никольский перекрестился, истовым и широким размахом:

— Во имя отца и сына, и святого духа. Митрополит Антоний благословил нас на кровь.

— Митрополит? — взметнул глаза Карпинский.

— Слова владыки, подлинные, закрепленные в памяти: «Самоуправство и самосуд — вот единственное, что остается сторонникам порядка и закона. Но правительство, которое до этого довело, преступно, и терпеть его — еще преступнее. Только с истреблением династии возможен поворот». Владыка благословил и присовокупил: «Се время помощи»...

— Так читается в отходной, — закрыв глаза, молитвенно прошептал Бринкен. — Мы приняли благословение преосвященного; вчера мы отслужили по себе панихиду.

— Ты начал как гвардеец, ты кончаешь как псаломщик! — брезгливо морщась, проговорил Карпинский. — На последних словах я перестал тебя понимать.

— Не все ли равно, — холодно пожал плечами, вставая, Никольский. — Наш план сорвался: мы — раскрыты. Судьба — за Николая. Божий перст над нами. Не привелось — его святая воля.

Он отстегнул шашку и положил ее на стол перед Карпинским.

— Исполняйте ваш долг, капитан, как мы исполняли свой. Арестуйте.

Бринкен, отведя глаза, в свою очередь стал отстегивать портупею.

Карпинский молчал, низко опустив голову. Затем он жестко улыбнулся.

— Не так просто. Вам придется, я вижу, бросить...

Он не договорил. В дверь постучали резким и властным стуком. Жигмонт поспешно повернул ключ.

Флигель-ад’ютант, с порога, подозрительно оглянул комнату.

— Господа офицеры запираются в караульном помещении? Насколько я знаю, это не предусмотрено уставом.

Карпинский не ответил. Мордвинов еще раз оглядел нас: его розовое лицо казалось каменным, черные усы топорщились стрелками вверх.

— Об этом мы побеседуем, впрочем, после, а сейчас... Кто командировал ефрейтора Родионова?

— Я передал высочайший приказ дежурному по полку. Полагаю...

— Государь император повелел передать пославшему ефрейтора, что он — дур-рак! Вы слышите, капитан: дур-рак! — со смаком повторил флигель-ад’ютант. — И арестовать на семь суток с содержанием на гауптвахте. Фамилию сообщить мне для доклада его величеству.

— Ради бога... что случилось, господин полковник?..

— Кого приказано было послать? Или вы меня не хорошо поняли, капитан?

Карпинский вздрогнул всем телом.

— Разве у него не болят зубы?..

— Теперь, вероятно, болят, — усмехнулся полковник, оправляя усы, — потому что я набил ему морду, с вашего разрешения, капитан. Но когда его величество произвел над ним — в присутствии приглашенных — августейшие магнетические пассы и изволил спросить, на сколько сильна была исцеленная пассами боль, — этот скотина ответил, что у него вообще не болели зубы! Положение его величества...

— Позор! — прошептал Карпинский. — Неужели там забыли его предупредить, второпях... Я был уверен, что он знает, что у него болят зубы.

— Вам надлежало удостовериться в этом, во всяком случае, капитан, — потряхивая аксельбантом, процедил полковник. — Полку это будет поставлено на вид. Честь имею.

Он щелкнул насмешливо шпорами и вышел, высоко неся под эполетами пухлые плечи.

— Позор! — повторил Карпинский, сжимая ладонью виски. — Жигмонт, кликни фельдфебеля.

Он тронул, машинально, рукой шашку Никольского на скатерти и поморгал устало глазами, словно припоминая.

— Нет. Погоди, надо же кончить.

— Запереть? — нагнулся к его уху Жигмонт.

Карпинский досадливо махнул рукой.

— Не надо. Теперь уже все равно. Возьмите вашу шашку, поручик. Опять может кто-нибудь войти.

Бринкен и Никольский переглянулись.

— Карпинский, — начал Бринкен, но капитан остановил его резким движением бровей.

— Поручик Никольский немедленно оставит дворец. Присмотри за этим, Жигмонт. Вот ваша фальшивая бумажонка. Идите и — забудем об этом, Бринкен.

Никольский, молча, продевал кольца ножен в застежки портупеи, Бринкен подошел и обнял Карпинского. В углу под потолком настойчиво и смешливо затрещал электрический звонок. Бринкен разжал руки.

— Государь вышел из внутренних аппартаментов.

— В ружье! — крикнул, открывая дверь, Жигмонт.

— Никольский, немедля из дворца. Бринкен, Жигмонт — при главном карауле, — торопливо сказал Карпинский. — Поручик Силин, — он сгорбил плечи, словно подымая тяжесть, и добавил глухо: — Идем.

Мы прошли, почти бегом, мимо строившегося караула, и свернули в амфиладу зал, выводившую от нашего помещения во «внутренние покои» императора.

ГЛАВА XVI

«ВОЗЛЮБЛЕННЫЙ»

Пустые залы гулко отдавали шаг. Мы шли в полусумраке. Полусумрак сменял тени: красными, желтыми, синими, серыми спадами тяжелых, глушащих солнце, завес закрыты провалы окон. Тупым казенным ранжиром вдоль стен зачехленная мебель. Кое-где, редко, лакеи: черные-фрачные, красные-ливрейные; они привставали со стульев, у входа, при нашем проходе. Минуем, и опять — скользь паркета, мебель вдоль стен, пустота зал, глухой свет сквозь закрытые окна.

— Далеко еще, Карпинский?

— Нет, — хрипло, не глядя ответил он. — Сейчас будет, за поворотом.

Он круто остановился. Из отдаленья сквозь тишь и потемь, гулко отдаваясь от зала в зал, донесся голос. И тотчас — расчисленными взрывами ровных вскриков — зычный отклик муштрованных, сильных, молодых голосов:

— Рад старат... Ваш... императ... лич-ство!

— Государь в карауле, — прошептал Карпинский, судорожно поджимая пальцы под туго стянутый по талии шарф. — Как же теперь...

От сдавленного, растерянного дыхания жутью дохнуло в желтый, полутьмою окутанный, темнее прежних занавешенный зал. Пусто и глухо. Глыбой висит с потолка, на тяжелых чугунных цепях, обернутая желтой материей люстра. Топорщатся по простенкам кресла в желто-серых вскоробленных чехлах. Вверх, в темь уходят, сгущая пустоту, плоские, под желтый мрамор расписанные, фальшивые колонны, накрытые раззолоченными коринфскими капителями.

Карпинский ждал, прислушиваясь. Внезапно он наклонил голову, медленно и жутко сводя плечи.

— Ты ничего не видишь?

В медленном, тягучем шопоте — кошмарная, смертная дрожь. Я глянул: померещилось тоже... Меж креслами, тесно прижавшись к стене желто-серым, недвижным, на удар... на прыжок подобранным, пригнутым телом — кто-то... Шевелит пальцами. Цепко. И смотрит в упор... Глаз в глаз.

Кто?

С трудом оторвав взгляд, я повел им дальше по стенам. Еще один... и еще, и еще... Из ниши — две головы, до кожи простриженные, гладкие, круглые... Тела не видно.

— Гайда, Карпинский!

Но Карпинский, перехватив левой рукой замотавшуюся шашку, бросился к выходу. Тени у стен распрямились... Быстрый шипящий голос окликнул:

— Виноват, капитан...

Человек в желто-серой рубахе, кольт за широким ремнем, стал в дверях, неслышно ступая мягкими подошвами желто-серых сапог.

— Виноват. Потрудитесь вернуться. Его величество изволит следовать...

Карпинский отпустил ножны и поднял грудь.

— Я — начальник караула, и иду...

— Так точно, — мягко перебил желто-серый, кривясь кругом обритым, жестким лицом. — Но порядок внутренней охраны...

Он насторожился. Из соседней перед нами залы скользнул гуттаперчевым телом, обогнув без звука дверной косяк, новый желто-серый призрак. Люди у стен, как по команде, пригнулись и, западая за мебель, за выступы стен, один за другим протянулись быстрою цепью — в