Книга На крови - Сергей Дмитриевич Мстиславский

заняли места. Прямо насупротив меня — Никольский, спокойно поглядывая серыми, светлыми глазами на меня, на Бринкена, на Жигмонта, на коменданта, мазал уверенной рукой масло на хлеб.

Генерал перевел глаза с него на меня и расплылся улыбкой.

— Вы что же, господа, извините, двоешки?

— Как? — не сразу понял я.

— Двойни?

— Никак нет. Мы даже не родственники.

— В таком случае игра природы, изволением божиим. Вы на одно лицо, — как братья родные.

Мы все переглянулись, присматриваясь. Жигмонт пожал плечами. В самом деле: между мной и Никольским никакого, даже приблизительного сходства.

Генерал продолжал улыбаться.

— А я то думал, как в Атаманском... Не знаете: братья Черемховы, как же! Двойни — в одном чине, в одном полку, на одно лицо — только у одного глаза чуть-чуть косые, у другого нет. Однакож, и второй, когда выпьет, тоже начинает косить, и тогда их мать родная не разберет. Только по бороде и отличают: полковой командир первому приказал бороду отпустить, а то скандал: случись что — не знаешь, с какого брата взыскивать. Был с ними, я вам скажу, на почве этого, так сказать, полового сходства, такой анекдот... Свеженький, только что слышал.

«Только чтоб разговор начать...» Так вот зачем генералу понадобилось в нас сходство...

Комендант уперся животом в стол и, снизив голос, рассказал нецензурнейшую историю... в которой слушатель без труда мог узнать один из наиболее игривых эпизодов Декамерона.

Осолдаченный Бокаччио! Если бы хоть одному из нас за столом было до этого дело!..

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Мы закончили завтрак в беседе на гарнизонные темы и на злобы дня: пал «Геркулес», выигравший в прошлом году всероссийское дерби; гвардейской артиллерии хотят вернуть кивера; великий князь Константин читал в Эрмитаже новую свою поэму.

— На Гефсиманскую тему...

— Мифологический сюжет?

— Стыдись, Жигмонт. Что ты делаешь, когда бываешь в церкви! Канун Голгофы.

Комендант, подливая ессентуки в лафит, сказал спотыкающимся, старческим шопотом:

— Его высочество, говорят, имел его величество в виду. Действительно, времена тяжкие! Их величествам пришлось в нынешнем году отказаться даже от обычной поездки в Ливадию. Как угадать, под какую шпалу злоумышленникам вздумается заложить динамит? Год без солнца, без моря... Затвор в Царском. Подлинно, Гефсимань...

Вошел и вытянулся осанистый фельдфебель.

— Ваше высокородие! Из полка, в распоряжение вашего высокородия, ефрейтор Родионов.

Карпинский посмотрел на часы и озабоченно качнул головой.

— Что они там провозились так? Давай его сюда.

Фельдфебель посторонился и пропустил вперед красавца-солдата в новом, чудесно пригнанном мундире, в начищенных доотказа сапогах; на белом широком поясе — горящий медью рукоятки тесак.

Он отрапортовал о прибытии. Капитан откинул голову, любуясь.

— Молодец, Родионов!

— Рад стараться, ваше высокородие!

— А ну-ка дохни! Рот-то прополоскал, на случай?

— Так точно, ваше высокородие. В околотке... как об’яснить: ад-еколоном полоскали, ваше высокородие.

— Одеколоном? — поднял брови капитан. — Вот это здорово! Жжет наверно?

— Так точно, ваше высокородие. Жжет.

— Ну, иди, послужи государю.

— Рад стараться, ваше высокородие!

— Пойдем, богатырь, — вытащил тело из кресельных ручек комендант. — Вы не беспокойтесь, капитан, оставайтесь при карауле. Его величество не дал указания на то, чтобы вы лично представили ему больного.

ГЛАВА XV

ВНУТРЕННИЙ КАРАУЛ

Карпинский любовным взглядом проводил повернувшуюся лихо, налево кругом, плечистую фигуру и сразу потемнел, отведя глаза к нам. Мы остались сидеть, как сидели.

— Жигмонт, запри дверь.

Сдвинув рукой прибор, Карпинский положил перед Бринкеном два — ровным цветом зажелтевших под косым и вялым солнечным лучом — приказных листка.

— Слово за тобой, Бринкен...

Бринкен отстегнул крючок мундира: лицо стало снова наливаться кровью.

— Чего ты, собственно, хочешь?

— Брось, Бринкен, — зло сжав руки, резко выкрикнул Карпинский. — Это моя рота и я — не ты — отвечаю за караул. Что это за офицер? И зачем он здесь?

Бринкен молчал. Никольский, покусывая ус, смотрел на него злым и пренебрежительным взглядом.

— Я скажу, — внезапно проговорил он звонким детским голосом. — Я скажу, потому что — так или иначе, Бринкен, — мы с тобою — конченные люди. Зачем я здесь? По долгу присяги...

— Я не имею чести вас знать, — холодно, прямя плечи, оборвал Карпинский. — Потрудитесь замолчать. Перед полком и мною отвечает Бринкен. Я вас спрашиваю вторично, штабс-капитан, не как товарищ, — как старший по команде.

Бринкен подернул головой и встал.

— Ах, так! Не как товарищ... Ну, извольте. Я повторю то, что сказал Никольский: мы здесь по долгу присяги.

— Бросьте загадки, мы не в petits jeux играем!

— Вы правы... мы играем головами. Я могу сказать прямее, если для вас не ясно, капитан, каков долг присяги для каждого, кому родина и престол — не пустое слово. Для нас, монархистов, — принадлежность, моя к «союзу дворян, верных присяге», вам небезызвестна, капитан Карпинский, — родина и престол — святые слова. Во имя их мы приняли на себя грех — цареубийства.

Карпинский и Жигмонт вздрогнули.

— Вы...

— Да, мы. Мы не можем дольше смотреть, как гибнет Россия, великая Россия, взращенная на крови и костях наших предков... Преступно проигранная война, преступно проигрываемая революция... Измена кровью торгует на торжищах. Нас продали японцам, нас продают социалам. Отечество исходит кровью, этой кровью революция красит свои знамена. Все колеблется, все готово рухнуть, гибель над нами. Государственный руль требует как никогда твердой и мощной руки... А он, возлюбленный монарх, — он вертит столики, коронованный шут.

— Тише! Солдаты услышат.

— Пусть слышат. Я — не масон, не наймит еврейского синедриона, не убийца из-за угла. Я говорю громко во весь голос, что думаю. Шут в короне, злой карлик, да... Мы видели на всероссийском престоле развратников, пьяниц, отцеубийц, но это были монархи. Они правили тяжкой, доподлинно царственной рукой: я прикладываю губы благоговейно к их кровавой печати, — при них Россия раздвигала свои пределы, она дробила кованым кулаком зубы соседям. Тогда знали, зачем носят гвардейский мундир. А этот... юродивый, прикармливатель кликуш, «магнетизер»... — он захохотал, запрокинув голову. — Ублюдок! Он толкает престол и родину в бездну. Довольно. Мы решили: сегодня в ночь, во внутреннем карауле. Жребий пал на него: вот почему он здесь. Имя? Не все ли равно. Он дворянин и честного рода. Этого довольно для права цареубийства.

Он смолк, тяжело и