Книга Философия - Илья Михайлович Зданевич

другим, вместительным более желудком. Но теперь он ничего не хотел. Синейшина не только следит русских, но и работает с ними. И хотя он знал, что не ошибся, что Суваров где-то поблизости, если бы он его не увидел, что Суваров непременно там же, где Синейшина, хотя он это знал, знал и знал, он не хотел этого знать и не видел Суварова, как долины за перевалом, до которого он ещё не поднялся, и, раскачиваясь, подпрыгивая, кривляясь как обезьяна, мохнатый, направился к пристани.

9[156]

Последняя стадия Гражданской войны, или схватка большевиков с меньшевиками, или война России с Грузией, или новое проявление красного империализма[157], словом, как бы не называть эти события, окончилась тем, что в конце февраля улица Пера была наводнена пришлым людом, значительно отличавшимся от предыдущей волны. Военных здесь не было, то есть если они и были, то скрывали это, – одни штатские, в противоположность крымской волне. В одной из прилегающих улочек, вправо, на скамье, вдоль стены, на скамье, предоставленной в распоряжение клиентов торговца чаем, день-деньской заседало армянское правительство, а пятьюдесятью шагами влево в совершенно тождественной обстановке заседало правительство грузинское, и так как ни то, ни другое, несмотря на общность несчастий, не могло забыть разделявших их взглядов на сложные пограничные вопросы, не разрешимые не менее квадратуры круга, то и сюда они принесли ту же ненависть и нетерпимость, заставлявшую одних избегать противоположной предосудительной стороны. Горское правительство и правительство Азербайджана, будучи и то, и другое мусульманским, избежали этой постыдной участи и, получив каждое по особняку в Верхней деревне[158], перенесли не столь резкие, но достаточно неприятные нравы в другую часть города. Впрочем, сказать, что эти почтенные мужи грызлись между собой, было бы неправильно. Напротив, время от времени между всеми четырьмя устраивались съезды, где карта Кавказа делилась, кто знает в который раз, в ожидании, когда крушение Советской Федерации даст возможность вернуться на места.

Но вышеуказанными правительствами, как сие и ни странно, коренной кавказский элемент ограничивался. Остальные беженцы были русскими, исключительно русскими и на этот раз цветом интеллигенции. Весь этот цвет, который, называясь зелёным, не пожелал ни остаться у большевиков, ни примкнуть к белым, чувствовал себя спокойно за спиною Кавказа, вооружённый грузинскими, армянскими и татарскими паспортами, бежал в условиях комфортабельных на итальянских, бывших австрийских, пароходах, перемешанный с американскими и английскими офицерами и их семействами, оставшимися после оккупации доспекулировать и доворовывать всяческое добро, и с грузом ковров, старины и роялей явился в Константинополь выгодно ликвидировать накупленное за гроши добро. Бывали неприятности. Один пароход был остановлен в открытом море ехавшей на нём шайкой лазских разбойников, которые отобрали у прочих пассажиров все драгоценности, в том числе мешочек с бриллиантами у жены верховного комиссара держав в Армении, работавшего для того, чтобы наполнить эту сумочку, в течение месяцев. Правда когда разбойники высадились на берег, турецкие власти их арестовали и выдали французам, но драгоценностей у них уже не оказалось. Однако такие случаи были редки, и существовавший припеваючи в Тифлисе цвет приехал существовать не менее припеваючи в Константинополь в ожидании виз, чтобы направиться затем в Париж и затем в Нью-Йорк показывать всем изумительное превосходство русской науки и искусства.

Ильязд как раз распрощался с Хаджи-Бабой и переехал проживать на Пера, позади английского посольства[159], и это его появление на Пера совпало с приливом русского цвета, как несколько месяцев назад появление в Стамбуле – с приливом русской голытьбы. До чего благодетелен был этот прилив! До сих пор были русские рестораны, дома свиданий, театры. Но какой они носили вид? Были дамы общества, но в какой обстановке они подавались? Теперь оные учреждения были украшены живописью именитых художников, меню исполнены именитыми графиками, в театре постановками занялись именитые режиссёры, словом, на помощь грубости и обветшалому вкусу императорских кругов пришла сияющая кадетская интеллигенция довершить превращение засаленной и продажной Пера в новые Афины[160].

Ильязд поступил на службу. Учреждение называлось «Американская помощь Ближнему Востоку»[161] и занимало шестиэтажный дом около Таксимской площади. Помощь, которую оно оказывало, – приюты в Греции и Армении, помощь сиротам и беженцам (христианским, разумеется), доставка муки в обездоленные области (христианам только, разумеется) – была только предлогом, чтобы разместить несколько десятков старых дев и выцветших пасторов и дать им возможность за три года контракта пожить настоящей жизнью и по возможности поправить дела. Конечно, настоящая благодать была на местах. Там можно было заниматься вывозом всякой всячины, пользуясь понижением местных денег и дипломатическими вализами, т[о] е[сть] без разрешений и не уплачивая пошлин играть на понижение валюты, торговать чеками и прочее. Но Грузия и Армения были далеко, дикими странами, над ними навис большевик, и потому ехал туда преимущественно мужской пол – так называемые офицеры военного времени, бывшие прачечных дел мастера и будущие торговцы спиртным. В Константинополе застревал малодушный элемент, довольствовавшийся неплохо обставленными общежитиями, дачами на Босфоре, спортивными лагерями около дач, охраняемыми купальнями за проливом на черноморском берегу и шумной жизнью отелей и посольств, где бывшая [и] будущая провинциалка из Штатов играла роль и блистала, пользуясь благотворительными окладами. И теперь, когда с грустью в сердце предприимчивый элемент должен был бежать от большевика, малодушные с жадностью слушали о прелестях закавказской жизни, утешая себя мыслью, что прочая публика принуждена до срока вернуться в Штаты, так как Константинополь продолжал оставаться охраняемым союзниками полем американского барышничества.

В Константинополе было скучнее и проще, было больше конторской работы, особенно по опусканию концов в воду. Но так как Турция, так же как и Кавказ, да и в сущности все прочие места земного шара за пределами Штатов, – колония, и так как никакой уважающий себя американец не будет работать там, где могут работать туземцы, которые на то и туземцы, то американцы ограничивались тем, что в своих учреждениях начальствовали или надзирали, а работу выполняла всякая сволочь. Тут были и константинопольские французы, и турки, и греки, и армяне, но больше всего, разумеется, русских. Положение этих туземных служащих было таким, как следовало. Им платили раз в десять меньше, чем себе, и, разумеется, без общежитий и без автомобилей, и, разумеется, в местной, в лирах, не в долларах, так же как на Кавказе, в рублях, так как местная валюта падает, с ними не здоровались и всячески выражали полное к ним презрение. Действительно, как было не презирать образованных и умных людей, которые за гроши служили на всяческих должностях и в свободное от бухгалтерии время бегали за пивом для хамов и дураков?

Однако