Книга Временно - Хилари Лейхтер

и заполняю ими холодильник.

Я рассказываю ему историю о том, как выпекать пирог. Рассказываю ему историю с последними новостями. Рассказываю ему историю о том, как он родился, которую вначале он рассказал мне.

— Это случилось темной дождливой ночью, — говорит он, забравшись под одеяло.

— Правда?

— Да, правда. Иногда так действительно бывает.

— Это случилось темной дождливой ночью, — повторяю я, и он устраивается поудобнее под мой пересказ.

Я рассказываю ему истории о своих работах, даже самые скучные, чтобы он морщился и возмущался. Я накручиваю тоску, пока она не начинает кровоточить. Я не рассказываю ему правдивых историй.

— Расскажи мне историю, расскажи мне историю, — говорит он, хлопая себя по коленям.

— Хорошо, — говорю я и делаю глоток воды. Эти истории я хорошо знаю, но иногда маме нужно передохнуть. — Когда-то, давным-давно, был убийца. И был ребенок.

— А еще что?

— Однажды был дом с дверьми, что открывались и закрывались.

Его глаза сперва широко распахиваются, затем веки начинают дрожать и опускаться.

— Однажды были бомбы и дирижабли, и были ракушки, и маленький мальчик, что был лучше всего остального.

Я спиной вперед выхожу из его комнаты, глядя, как он спит.

— Однажды был ящик с печатями, пробковая доска и розовые стикеры, на которых нужно было писать, что происходило в общем, в частности, в подробностях, Пока Тебя Не Было.

— Оставь свет в коридоре включенным, — просит он, и так я и делаю.

Мальчик бледный, как картофелина, и еще более тощий, чем женщины в агентстве, а это что-то да значит. Так что я выполняю дополнительную работу, о которой он бы не додумался попросить. Например, изучаю витамины, правильное питание и здоровые продукты. На деньги, что он мне платит, я покупаю лекарство у человека в баре, и щеки моего маленького мальчика снова розовеют, если они хоть когда-то такими были. Вспоминаю время, когда у меня случайно чуть не появился свой мальчик.

— Почему ты тратишь свою зарплату на мои лекарства? — Он встает коленями на стул, чтобы мы были одного роста.

— Потому что я о тебе забочусь, а ты болен.

— Ты не должна обо мне заботиться. Это не входит в твои задачи.

— Вообще-то входит, — отвечаю я.

— Я обещал тебе работу, а не семью, — говорит он, его подбородок начинает дрожать, как у готового разреветься младенца.

Он уже становится жестоким, думаю я, у него разбито сердце, и он тоже готов разбивать сердца. Я гадаю, вырастет ли он в чьего-нибудь парня, единственного парня или одного из многих. Чьего-то отца. Отца многих. Чьего-то приятеля. Чьего-то еще ребенка. Затем вспоминаю его мать, пиратов, Дарлу. Толку витамины и прячу их в его еду.

— Кажется, я ясно сказал, — говорит он позже, выкладывая улики на чайное блюдце. Горячее месиво с крупицами таблеток.

— Ты прав, — говорю я, — прости. — И он наконец улыбается.

Свешивает веревочку для кота, чтобы тот с ней поиграл, и кот с радостью бегает за ней.

Мальчик рассказывает мне о своем десятилетнем плане, о том, как хочет управлять бизнесом, когда вырастет, и как хорошо он будет это делать. Управлять бизнесом, который он сможет передать своим детям, который будет чем-то долговечным.

— Сперва нужно зарегистрировать компанию, — говорит он, пальцем рисуя круг на столешнице, — затем нанять людей, — добавляет он, — как я нанял тебя.

— Ты нанял меня возле мусорки, — говорю я.

— Все где-то начинают.

План мальчика ясен и крепок, он такой блестящий, что даже смотреть в его сторону больно.

— В таком случае можно мне получить работу в твоей компании? — спрашиваю я.

— Разумеется, — говорит он. — Как только одобрят твою заявку.

Мы идем в магазин и выбираем подходящие ручки для его компании, такие, которыми пользовался бы настоящий бизнесмен. Мы снимаем с них колпачки и пробуем чернила на бумажных клочках, исписанных такими же загогулинами. Он несет их домой, сумка болтается на его запястье. Затем рядком выкладывает их на столе возле кровати. Мы делаем домашнюю работу и ставим точки над «і», рисуем крестики «X» как настоящие, честные профессионалы.

Я замечаю, что, когда произношу какие-то незнакомые ему слова, позже он повторяет их в разговоре, ошибается в произношении, и сердце мое становится больше. Все больше, и больше, и больше.

Когда мальчик узнает о Председателе, он решает, что у меня есть суперспособности.

— Я могу его увидеть? Можешь велеть ему появиться? — восхищенно просит он.

— Знаешь, он приходит и уходит, только когда хочет сам.

— Но кто говорит ему уходить?

— Никто. Он никогда не уходит далеко.

Он притворяется, что разговаривает с Председателем в своей комнате, в коридоре, на кухне. Я слышу, как он вскрикивает и спорит, обсуждая все, от домашней работы по математике до домашних питомцев.

— Вау, — говорит он, падая на пол, — вау, Председатель такой крутой!

— Вау! — говорю я.

— Ты его видела? Он общался со мной!

— Определенно.

— Вау.

Когда я не сплю допоздна, обутая в тапочки его настоящей мамы, мой кулон опять полыхает, и Председатель составляет мне компанию за просмотром ночных телешоу.

— Я опять его пропустил? — спрашивает мальчик утром.

— Твой свитер тебе мал, — говорю я, и мы идем покупать новый, с застежкой молнией и накладками, и карманами, чтобы хранить сокровища, которые видят лишь маленькие мальчики. Затем мальчик становится слишком большим для нового свитера, и мы покупаем новый. Вереница его свитеров могла бы растянуться через всю квартиру, через кота и даже заползти под ковер.

Я подписываю разрешения, практикуюсь в подделке документов ради классных поездок и учебных проектов. Да, я разрешаю моему мальчику поехать к часовой башне. Да, я разрешаю моему мальчику препарировать лягушку. И да, он может. После школы он бежит к реке с остальными мальчиками-ровесниками. На одном из них шлем, потому что ему купили велосипед. Они по очереди катаются на нем, а шлем выкидывают. Они забираются на него все вместе, словно пчелы в улей, и велосипед заваливается на бок.

Я коплю свои деньги и покупаю ему велосипед.

— Тебе правда стоит перестать это делать, — говорит он, качая головой, разочарованный тем, что я, кажется, до сих пор ничего не поняла.

Я пожимаю плечами:

— Ничего не могу с этим поделать.

— А ты постарайся, — говорит он, берется за руль велосипеда, за яркий красный звонок над тормозами. Его лицо ненадолго меняется, смягчается. — Я оставлю его себе, — говорит он, — но только чтобы порадовать тебя.

— Хорошо, — говорю я, и улыбка не сходит с моего лица неделями.

— Не за что, — говорит он и едет на велосипеде в закат, словно ковбой, которым я его воспитала.

Все мамы собрались на