Книга Детские странствия - Василий Леонтьевич Абрамов

тут, а в храме еще пусто: две - три старушки стоят по углам - как привидения, во всем черном. На клиросе псаломщик бормочет себе под нос: «Млуй… млуй… млуй».

Этот «млуй» быстро нагоняет на нас зевоту.

Но вот на колокольне раздается бойкий перезвон, и мы начинаем оглядываться.

Где еще, как не в соборе, во время обедни, можно увидеть все начальство и всех знаменитых богачей Пудожа!

Самый знаменитый из пудожских богачей - соборный староста. Он приходит в собор под перезвон колоколов и становится торговать свечами.

В соборе еще мало людей, и никто не мешает нам с Потаповым пялить глаза на этого толстяка с круглым, как тарелка, лицом, которому принадлежит самый большой в городе двухэтажный каменный дом со множеством окон.

Хочется поглядеть поближе, как этот знаменитый богач, мильонщик, хозяин самого большого дома в городе, торгует церковными свечами. Но приходит наш молодой, красивый учитель. Сергей Иванович и, как всегда, встает позади нас, чтобы наблюдать за порядком.

- Не крутитесь! Не заставляйте, пожалуйста, меня нервничать, очень прошу вас! - тихо говорит он, наклоняясь к нам.

Сергей Иванович очень вежлив с нами, но во время обедни он нервничает - боится, что из-за нас получит замечание от отца Владимира. Мы стараемся не крутиться и глядим на чернявого агронома, который прошел уже мимо нас на клирос. Всем известно, что он ходит петь на клирос, чтобы излечиться от заикания. Вот мы и глядим на него. Интересно, помогает ли ему церковное пение от заикания?

Мало ли чего придет в голову деревенскому парнишке во время обедни в городском соборе, если на виду у него стоят самые важные в городе люди!

Нас с Потаповым первое время очень занимал вопрос, кто кого важнее и кто в Пудоже самый важный. Вопрос этот обычно решался во время обедни, в праздничные дни, когда начальство было в парадных мундирах и при всех своих регалиях.

Считалось, что самый главный человек в городе - исправник. Высокий и прямой, как столб, в голубой шинели, при шашке, он вставал впереди всех, прямо против царских врат, и будто бы ждал, что они сейчас распахнутся перед ним.

И нам было обидно за воинского начальника, стоявшего позади и немного в стороне от исправника. Он имел чин подполковника, золотые эполеты, много орденов и - что вызывало у нас особенное уважение к нему - носил черные очки, скрывавшие искусственный глаз, вставленный взамен выбитого турками в бою под Плевной. Мы с Потаповым считали, что, по справедливости, этот боевой офицер, раненный на войне, должен быть в Пудоже главным, а вовсе не исправник. Поглядывая на воинского, мы утешали себя тем, что если сейчас главным считают исправника, то это только потому, что сейчас у нас в Пудоже нет войны.

- Сергей Иванович, а правда ведь, если на Пудогу нападет неприятель, то командовать будет воинский? - оборачиваясь к учителю, спрашивает шепотом Потапов.

Сергей Иванович начинает усердно креститься, а потом, склонив голову, тихо отзывается:

- А чего неприятелю нападать на Пудогу?

- Ну, а если нападет?

Учитель опять делает вид, что молится, и, еще ниже склоняя голову, отвечает:

- Если нападет, то командовать будет воинский.

- А исправник ему подчинится? - допытываюсь я.

- Должен будет подчиниться, - вздыхает Сергей Иванович и просит нас самих подчиниться порядку, не заставлять его нервничать всю обедню.

Показывая свое усердие в молитве, мы без устали крестимся, падаем на колени, стукаемся лбами об пол, а про себя тем временем думаем, что вот начнется война и тогда кончится несправедливость - самым главным в городе будет не исправник, а воинский начальник, хотя тот сейчас, несмотря на свои золотые эполеты, и стоит позади.

Удовлетворенные этой мыслью, мы нетерпеливо ждем конца обедни, после которой сегодня по случаю праздника должен состояться на площади возле собора парад Пудожского гарнизона.

Ладно, думаем мы, пусть себе исправник стоит впереди всех и первым подходит к кресту, а парад-то все равно будет принимать не он, а воинский начальник.

И вот обедня кончилась. Надо скорее проталкиваться вперед, а то ничего не увидишь: кому неохота поглазеть на парад.

Важные чиновники уже стоят на паперти, простой люд, вывалив из собора, теснится у церковной ограды, и за ней народу, как на ярмарке.

На площади фельдфебель уже командует, выравнивает солдат. Их всего восемнадцать, но для нас это целое войско. У себя в волости мы видели только двух стражников, и то редко; больше один Еремка бегал, колотясь ногами о шашку. А тут - восемнадцать, и у всех ружья со штыками, у всех грудь колесом.

Интересно, сколько им хлеба дают, сколько каши? Но до того ли сейчас! Усатый фельдфебель, гаркнув «смирно», круто поворачивается от своих солдат, замерших посреди площади, и куда-то быстро шагает.

Куда это он, словно на пожар, кинулся? Народ расступается перед ним, шарахается в стороны.

Вот оно что! С паперти навстречу фельдфебелю медленно, держась за шашку, сходит воинский. Теперь-то видно, что в его руках власть.

Как тут не порадоваться нам за воинского! Еще бы: все важные чины оказались позади, в стороне, все они должны молча глядеть, как к воинскому торопится с рапортом фельдфебель. И сам исправник, хоть он и считается в городе главным, стоит смирно и, как все простые люди, ждет, пока фельдфебель отрапортует воинскому.

И выходит, что не только сам воинский, но даже фельдфебель сейчас старше исправника.

Это-то нас и радует. Есть все-таки на свете справедливость! Раз человек защищал отечество, воевал с турками, потерял на войне глаз, значит должен иметь почет. А исправнику за что почет? Не был на войне, не защищал отечество, так вот и стой позади воинского, вытянув руки по швам, глядя и слушая, как он громко здоровается с солдатами и как они дружно отвечают ему:

- Здрав… жалам… вашвысбродь!

Кому теперь не видно, что исправник и все другое начальство тут ни при чем! Воинский стоит ко всему начальству спиной и говорит речь, обращаясь только к солдатам. Солдаты в ответ кричат ему «ура», а потом под барабанный бой проходят мимо него церемониальным маршем.

От собора солдаты маршируют по главной улице к себе в казарму, и мы маршируем, сопровождая их сбоку. Позади и с другого бока тоже маршируют ребята.

Воинский отстал. Он идет по тротуару один и курит. Вот и вся его власть кончилась. Опять главным в городе стал исправник. Нам это досадно, и, не дойдя до казармы, мы