Книга Разделенный город. Забвение в памяти Афин - Николь Лоро

Разумеется, можно решить ничего не знать о слове с противоположным смыслом. Можно вести себя как ни в чем не бывало и укрыться за статьей небезызвестного «Этимологического словаря»[323], где stásis поясняется как «стабильность, местоположение, действие вставания, отсюда: мятеж»; в таком случае лучше не задавать слишком много вопросов об этом «отсюда». Еще можно – искренне удивившись тому, что в политическом контексте слово не сохраняет свой нейтральный смысл «позиции», – утверждать, что «решение загадки» находится «в самом греческом обществе» – таков выбор историка[324].

Со своей стороны, я предлагаю усложнить двойной смысл, наложив на оппозицию возбуждения и стояния напряжение между тем, что стоит единым блоком (и может быть только единым) – то есть stásis, – и представлением, чаще всего ассоциирующимся со stásis в повседневном опыте, то есть разделением. К этому меня подталкивает один пассаж Платона – из V книги «Законов», – где речь идет о «наихудшей болезни в городе, которую правильнее было бы называть diástasis, чем stásis»[325]. «Правильнее междоусобица, чем фракция бунтовщиков», гласят переводы, или: «правильнее восстание, чем мятеж». Но придавая dia- все его различающее значение, я охотно прочитываю здесь то, что для города самой тяжелой болезнью является «скорее разделение, чем застой, стаз». Это вопрос о терминах: stásis совершенно не годится для обозначения гражданской войны, намекает Платон, не без удовольствия аннулирующий политическое употребление слова, возвращая ему философское значение неподвижности. Только слово с dia- (здесь – diástasis) способно выразить двоицу разделения. Так косвенным образом обнаруживается глубинная связь stásis с фантазмом неделимости.

Итак, гипотеза, которую я сформулирую без дальнейших предосторожностей: гражданская война является stásis потому, что равное противостояние двух половин города воздвигает в méson конфликт, как нечто вроде стелы. Такова у Алкея stásis ветров, сил в равновесии, возводящих неподвижный фронт воздуха, движущийся над тонущим кораблем города[326]. Но прежде всего следует процитировать одно место из «Эвменид», где Афина увещевает Эриний отвести гражданскую войну от Афин:

Внутриплемéнного Ареса ты не ставь                  [mēt’… hidrýseis –  не воздвигай]С взаимной дерзостью средь моих сограждан[327].

В классическую эпоху Арес часто воплощает кровавый закон stásis; поскольку hídrymai означает действие «установления» или «основания» – на самом деле, практически то же самое выражается в римском seditio[328] – и очень часто «воздвижения» (статуи, алтаря)[329], то образ стремительного Ареса, подобно статуе[330] воздвигнутого посреди граждан, подсказывает, о чем именно идет речь во взрывающе-застывшей stásis.

Чтобы развить эту гипотезу, два замечания в форме короллариев.

Первый касается греческого способа выражать сразу и устойчивость Того же, и взрыв двоицы: вне зависимости от того, обозначаются ли две партии как «богатые» и «бедные» (или как «многие» и «немногие» и т. д.) – то есть по меньшей мере как различные, – любая формулировка stásis принципиально стремится их уравнять, вплоть до того, что они становятся взаимозаменяемыми в своем бытии и своей речи – это я называю греческой тенденцией к симметризации; то, что этот феномен часто ускользает от внимания наших современников, поскольку мы, волей-неволей сформированные марксистской мыслью, всегда ищем обязательную асимметрию между противостоящими лагерями, представляет собой отдельный вопрос, который увел бы нас слишком далеко[331].

Во всяком случае, как это происходит у Фукидида, анализирующего язык мятежников[332], одно и то же описание часто считается достаточным для обоих лагерей, так что в итоге противники становятся абстрактными. Один и тот же язык [langue] и одни и те же слова для обеих партий, как если бы внутри разделения был только один возможный способ говорения [langage]. И, чтобы подчеркнуть взаимообоюдность жестокого обмена между двумя лагерями, письмо – поэтическое, историческое, философское – употребляет слова, которые по-гречески достаточно повторить, чтобы установить разделение на два антагонистичных полюса: там, где мы говорим «одни… другие…», греческий повторяет héteroi… héteroi… (аналогичным образом Алкей, чтобы расположить разнонаправленные ветры, неистово дующие из противоположных сторон света, повторяет énthen… énthen…[333]). Это повод напомнить, что среди употреблений слова stásis есть одно, обозначающее «фракцию», которое позволяет согласно той же модели применить это слово к обеим сторонам оппозиции двух партий. Поэтому говорят о противоборствующих фракциях, но в обоих лагерях имеет место один и тот же процесс, разве что удвоившийся (это если не считать, что он является просто-напросто раздвоившимся).

Кроме того – и это мой второй пункт – чтобы говорить о stásis, следовало бы изобрести язык, который не был бы римским[334]. Я имею в виду: такой, что мог бы избежать обязательного опосредования понятием «гражданская война», к которому, за неимением более приемлемого термина, я уже обращалась и еще буду обращаться. Civilis – как об этом напоминает Бенвенист[335] – означает в первую очередь «то, что имеет место между cives» – между гражданами, то есть между согражданами – в бесконечном многообразии обменов, образующих целое civitas. Посредством bellum civile в стихии войны мыслится «широкая взаимность»[336] римского города. Со stásis все обстоит иначе: обездвиженное движение, непрогибаемый фронт, который устанавливает в городе парадоксальное единство, характеризующее одновременное восстание двух половин некоего целого. Если к этому добавить, что субстантивы (отглагольные существительные) на -sis выражают действие безотносительно какого либо агенса[337], stásis в предельном случае становится автаркическим процессом, чем-то вроде принципа. Сказать, что есть stásis, означает поместить в середину города конфликт в той конфигурации, что ему свойственна, когда два – в силу того что оно воздвигается одним и тем же движением – становится одним.