Книга Письма сыну - Евгений Леонов

Благодаря кинематографу, детищу ХХ века, артист, запечатленный на целлулоидной пленке, остается для нас живым, не покидает нас в повседневной жизни, но лучшие театральные создания Леонова давно стали легендой, их хочется вспомнить, подробнее описать, представить сегодняшнему поколению театралов (о некоторых нет даже упоминания в Википедии).

Леонов входил в круг интересов своих современников смело и даже иногда отважно. Он не отказывался принять участие в каком-нибудь рискованном театральном предприятии; случалось, не выпускали спектакль, запрещали фильм, он относился к этому без паники, он доверял своим убеждениям и не менял их по всякому поводу. Так было в 1963 году с пьесой Наума Коржавина «Однажды в двадцатом». Взгляд на историю глазами философа, честного историка, взгляд глубоко человеческий, обнаруживал много нового, неожиданного, повергал в сомнения, призывал к самостоятельному обдумыванию исторического бытия. Легко было предвидеть, какие трудности навлек на себя режиссер Борис Львов-Анохин, полюбивший пьесу и взявший ее к постановке. Но он был не один – Леонов сразу же заявил о готовности играть и сражаться до конца. Спектакль шел недолго, а потом и само упоминание его было запрещено.

Леонов играл центральную роль – профессора Ключицкого. (Пьеса эта первоначально называлась «Ни бог, ни царь и ни герой».) Образ профессора был очень важен для понимания нравственной и философской концепции пьесы Коржавина. Дело не в том, что автор вложил свои мысли в уста героя. Отнюдь нет, дело в том, что созерцательность, доброжелательное отношение к событиям жизни есть сами по себе ценность. Человек должен открыть эту ценность, понять и усвоить. А это ощущение шло от профессора Ключицкого, и было очень важно для зрителя в понимании общего замысла пьесы и спектакля. Мудрец, философ, профессор истории Ключицкий в исполнении Леонова демократичен и даже простоват. Может быть, это определенная хитрость, может быть, простоватость наигранная или облик актера вызывает подобное ощущение? Когда на премьере вышел автор пьесы, ведя за руку к рампе Леонова, зал ахнул: Леонов – Ключицкий и автор пьесы Коржавин – похожи, как одно лицо.

Время действия – 20-е годы XX века… Революционность – состояние умов, революционность как способность людей жить идеей. Идея может быть верной, может быть ложной, но страсть, с которой отдается человек служению своей идее, особая, и она свойственна была именно этому времени. Поэтому, обращаясь к истории, поэт видит в событиях сложные пути сознания современного человека. И не так просто решается вопрос чести, долга, человеческого достоинства в такое бурное, суматошное время. По-настоящему сохраняет достоинство один человек – профессор Ключицкий, не потому, что считает себя особенным или таковым является на самом деле, но потому, что он имел мудрость понять, как соотносятся человеческая судьба и миг истории. Свою задачу он видит в том, чтобы понять позицию каждого, понять систему заблуждений.

Профессор Ключицкий не произносит сентенций с апломбом человека, которому открылась истина. Мы видели много исторических пьес, спектаклей, фильмов, в которых мудрость последующих поколений приписывалась каким-то персонажам и тем самым разрушалась историческая достоверность характеров. Коржавин избежал этой беды. Он не стремился к тому, чтобы его знание истории было выражено в словах прямо, откровенно, настырно, чтобы зрителю некуда было деться.

Обращаясь к событиям истории спустя десятилетия, мы можем в них увидеть такое, что внутри этих событий было незаметно, непонятно. Открытая, подчеркнутая театральность пьесы Коржавина и нарочитая условность сценической площадки, созданной сценографом Давидом Боровским, помогли зрителям войти в суть происходящего.

В одном сарае прячутся и ждут решения своей судьбы белогвардейский офицер, красный комиссар и профессор Ключицкий и таким образом имеют возможность какие-то проблемы обсудить и обдумать, каждый в силу своего опыта и темперамента, – эта предпосылка пьесы чрезвычайно важна. Афористичный текст Ключицкого Леонов произносил настолько мягко, что острота суждений героя, яркость его мышления воспринимались вне героического ореола и резонерства.

Актер не подчеркивал, что по сцене расхаживает мыслитель, воспаривший в силу ума своего над остальными участниками событий. Ничего подобного; понимая лучше других ход истории, профессор Ключицкий чувствует себя каплей в море истории. И то, что все люди равны перед случайной смертью и перед минутами жизни, ему представляется нормальным свойством человеческой жизни. Соединение простого, демократичного, невыдающегося внешнего облика и глубокой, напряженной интеллектуальной жизни оказалось вполне естественным. Сложный текст Леонов произносил так же просто, как он говорил бы ничего не значащие бытовые реплики. Это было оправданно, для его героя процесс мышления бесконечно и ежесекундно достоверен. Леонов мыслил каждую секунду своего сценического времени, и он настолько великолепно и точно передавал этот процесс, что никаких сомнений в естественности поведения героя у зрителя не возникало. Его персонаж представлял свою жизненную функцию именно так – увидеть, понять, запомнить день истории.

…В 1966 году Москва увидела Евгения Леонова в роли Креона в пьесе французского драматурга Жана Ануя «Антигона», и на несколько лет эта работа стала в центр художественных дискуссий. Спектакль был поставлен Борисом Львовым-Анохиным в Театре имени Станиславского, где он был тогда главным режиссером. Это была первая попытка осуществить на нашей сцене интеллектуальную драму. «Антигона» была написана и поставлена в оккупированном фашистами Париже. Античный миф об Антигоне, которая перед лицом смерти не отказалась от своего долга похоронить брата, помогает автору поставить экзистенциальную проблему, проблему порабощения человеческой личности в современном ему обществе.

Назначение Леонова на роль царя Фив – тирана Креона в интеллектуальной драме многим казалось безумным экспериментом.

Сегодня можно сказать, что этот эксперимент вошел в историю советского театра и многое открыл не только в даровании замечательного артиста, но и в возможностях русской реалистической актерской школы.

Леонов отнесся к предстоящей работе без паники и без ложной скромности. Он не задумывался о том, сможет ли он сыграть роль, будет ли ему трудно. Во всяком случае, он не говорил об этом ни с кем-либо из своих коллег актеров, ни с друзьями. Как всегда, когда Евгений Павлович получал роль, он ощущал только одно желание, охватывающее все его существо, – желание работать.

Для театра «Антигона» была серьезным испытанием. Испытанием актерской культуры, профессиональной подготовленности, вообще возможностей труппы. Молодые актеры изучали эстетику французских интеллектуалистов, старались понять особенный эстетизм пьесы, проникнуть в стилистику, весьма своеобразную, более поэтическую, нежели реалистическую. Но они, безусловно, испытывали сильное беспокойство, и в первую очередь это относилось к молодой исполнительнице роли Антигоны – Елизавете Никищихиной. Что же касается Леонова, то он как бы пренебрегал трудностями и работал как всегда. Он погружался в стихию этого произведения, но воспринимал его мир как реальную жизнь. Ему была интересна психологическая ситуация, ему был интересен поединок двух индивидуумов, ему был интересен самый спор. Он не возражал, чтобы Антигона победила его в этом споре, но он не мог дать ей легкой победы.