Книга Город Солнца. Сердце мглы - Евгений Рудашевский

Сальников, возвысив голос, вырвал Илью Абрамовича из размышлений, и он нехотя вернулся к роли секретаря – торопливо записал нелепые выпады Константина Евгеньевича, продолжавшего обличать Максима и его отца, будто Сергей Владимирович среди прочих, связанный, стоял перед ним на поляне.

Сальников дважды приближался к мальчишке. Ладонью наотмашь бил его по лицу и боязливо поглядывал на Шахбана, не понимая, какую силу ему, как обвинителю, дозволено применять. Брызжа слюной, требовал от Максима признаний и распалялся от его молчания. Салли знал: помимо прочего, решается судьба Зои. Ведь он обещал, что его дочь в экспедиции никому не помешает, будет приглядывать за пленниками и вовремя сообщит, если те задумают нечто опрометчивое. Не учёл, насколько Зоя с ними сблизилась.

«Шустов-младший молчит. На обвинения не отвечает. Значит, не знает, как их опровергнуть. Значит, в молчании признаёт вину», – записал Егоров, любуясь собственным волнистым почерком. С раздражением прислушался к плевкам Баникантхи, стоявшего за его спиной и жевавшего бетелевую жвачку. Хотел отослать его, но мельком взглянул на Скоробогатова и увидел, что Аркадий Иванович хмурится. Тонкая верхняя губа, а с ней и тоненькие полоски усов скривились в недовольстве. Скоробогатов предпочёл бы скорее выдвинуться в путь. Егоров, забыв о Баникантхе, прервал Салли на полуслове и передал слово защите.

К суду Лизавета Аркадьевна сменила экспедиционный полуармейский наряд на чёрные джинсы с декоративными потёртостями и тёмно-синюю блузку с воротником-стойкой. Вдела в уши сдвоенные серёжки с ониксом, когда-то подаренные ей Аркадием Ивановичем на день рождения. В отличие от Сальникова, Лизавета Аркадьевна говорила сдержанно, однако свои слова также обращала исключительно к Максиму. Заявила, что Максим не присутствовал на общем собрании в нижнем лагере под Икитосом, как следствие – не знал установленных Скоробогатовым правил, не слышал его предостережений. Кроме того, Максим пытался помочь друзьям, уверенный, что они в беде. При задержании не оказал сопротивления. Поднял ружьё на Титуса, но стрелять не стал. Формально был виновен в поджоге, но и тут проявил человечность, подпалив нежилую палатку. Ответственность за нанесённый им ущерб должны были разделить индейцы и метисы, замешкавшиеся и позволившие огню разрастись.

Егоров, кивая, торопился записать каждый из доводов Лизаветы. Ему нравилось, как дочь Скоробогатова играет с фактами. Даже агуаруна и кандоши, сопровождавшие речь Сальникова смешками, успокоились – следили за Лизаветой и слушали её, словно понимали русскую речь.

Решение избавиться от Максима было спорным. Шустов-младший мог пригодиться экспедиции, случись ей столкнуться с новыми головоломками или шифрованными записями Сергея Владимировича, однако он был излишне строптив. Егоров убедил Аркадия Ивановича, что Максим будет всеми силами мешать их продвижению через дождевые леса. Возможно, попытается сбежать с друзьями, а пойманный, повторит попытку. Не успокоится, пока не погибнет в джунглях сам или от пули разъярённых агуаруна. «Ягуар не может изменить своих пятен», – промолвил Егоров, прежде чем отправить Артуро в Науту поджидать там Максима. В конце концов Илья Абрамович решил, что Шустова-младшего в экспедиции вполне заменит его мать. Егоров намекнул Екатерине Васильевне, что за её непослушание расплачиваться будут Шмелёвы. Дмитрия с Анной взяли в путь исключительно для того, чтобы сдерживать её неуместные порывы освободиться.

Высказавшись в защиту Максима, Лизавета перешла к Анне, напомнив всем её покладистость, затем – к Дмитрию, не без оснований указав, что, встретив бушмейстера, мальчишка достаточно поплатился за свой проступок. Под конец Лизавета поддержала Зою и Хорхе, которого Сальников в обвинительной речи вообще не упомянул. Егоров был против участия в экспедиции излишне мягкого, улыбчивого Хорхе. Взять его распорядилась сама Лизавета. Нарочно приставила Хорхе к Анне, рассчитывая смягчить её лишения.

Когда Лизавета закончила свою речь, Егоров ещё несколько минут в тишине записывал лучшие из произнесённых ею слов.

Приближалась развязка. Все ждали решения судьи.

Солнце приятно сушило голую спину Егорова. Орошпа и Тарири продолжали обмахивать его опахалами, позволяя ему забыть о москитах, и хотелось продлить мгновения безмятежности, насытиться видом диких джунглей. Полковник Фосетт, по словам Дмитрия – мальчишка часто упоминал его имя, – утверждал, что «человек, как бы образован он ни был, однажды познав предельную простоту существования, редко возвращается к искусственной жизни, созданной современной цивилизацией». В целом сомнительное утверждение, однако Илья Абрамович не мог не признать его очарования.

Из чащи, встававшей тёмным валом в пяти-шести шагах за святилищем, доносился шелест надвигавшегося ливня. Стоило приглядеться, и становилось ясно, что шелестят не ветер, не капли дождя, а шелуха и надгрызенные плоды, которыми торопливо лакомились птицы и время от времени улюлюкавшие обезьяны. Жители леса суетились – знали, что отдых от затяжных гроз продлится недолго, и стремились насладиться им сполна.

Покончив с судебными записями, Егоров любовался сумчатыми гнёздами американской иволги, свисавшими с высоких деревьев, будто диковинные плоды на невообразимо длинной ножке, по несколько штук на одну ветку. Любовался гигантами зонтичных пальм, от корня до кроны увитыми цветущими орхидеями, и мелькавшими на их фоне котингами. Никогда прежде Илье Абрамовичу не доводилось встречать столь чудесных птиц. В них было что-то волшебное. С нежно-бирюзовым оперением, карминовым слюнявчиком, они словно выпорхнули из детских сказок. Егоров задумал поручить кому-нибудь из индейцев поймать для него котингу, чтобы рассмотреть её вблизи.

Когда заговорил Скоробогатов, Илья Абрамович с готовностью возвратился к тетради. Знал, что Аркадий Иванович будет лаконичен, и, готовый пожертвовать завитками почерка, надеялся записать его слова все до единого.

– Вы знали, на что идёте. Не правда ли? – выпрямившись в кресле, с непоколебимой уверенностью в собственной силе произнёс Скоробогатов. – Я обещал, что вас не тронут, если вы будете следовать тому, что вам говорят. Я сдержал обещание. К вам относились с уважением. Вас кормили, вас защищали. Я обещал наказывать тех, кто ставит под угрозу экспедицию. Это обещание я тоже сдержу. Вы прекрасно знаете, за какие ошибки и грехи поплатитесь, не буду их перечислять.

Последовало тягучее ожидание. В нём таилась занесённая палачом секира. Точнее, занесённый нож Шахбана. Прекрасный нож с кожаной наборной рукояткой, с лезвием из порошковой стали, которое Шахбан вчера точил с такой заботой. Нож ему ещё в Икитосе передал Артуро.

– Вы понесёте наказание, – наконец заключил Аркадий Иванович. – И для каждого оно будет своим. Кто-то поплатится жизнью, кто-то – страхом перед смертью, а кто-то муками совести. Вы, Максим Сергеевич, стали главной причиной наших затруднений. Устроив побег, вы взяли на себя ответственность за ваших друзей. Ну что же, не время её снимать. Я сделаю вам одолжение. Покажу, к чему бы неизбежно привело ваше бегство. К смерти тех, о ком вы заботились. Джунгли забрали бы жизни всех четверых. Я поступлю более милосердно. Отниму только две. Посмотрите на тех, кто рядом с вами. Подумайте, что вас связывает. И назовите два имени. Шмелёва Анна Васильевна? Шмелёв Дмитрий Васильевич? Сальникова Зоя Константиновна? Хорхе Виго Флорес? Кто из них умрёт?