Книга Вдова военного преступника - Элли Мидвуд

— Мудрые слова. Кто автор?

— Эрвин Роммель. Лично мне сказал, при встрече. Очень короткой, но о которой я навсегда сохраню самые тёплые воспоминания.

— Да, Роммель… Он и вправду был величайшим военачальником и просто очень хорошим человеком, с огромным сердцем и безмерной любовью к своей стране. Не к нацистскому рейху, а к Германии. Все его любили. Черчиль даже запретил использовать его имя в печати, потому как безумно боялся его популярности в Британии.

— Верно, — Генрих отозвался с мечтательной улыбкой, — Как Гитлеру в голову могло прийти так с ним поступить? Заставить его выбирать между позорной казнью и самоубийством, и на основании чего? Слухов, и только, о том, что Роммель якобы был среди заговорщиков июля сорок четвёртого?

— Не знаю. — Я на секунду задержала дыхание, прислушиваясь к крикам, доносящимся снаружи. Нет, ругались пока ещё по-немецки, а значит советские войска ещё пока не пробили уличные баррикады. — Эрнст ведь пытался спасти его, даже после того, как Гитлер уже отдал приказ о его аресте, в случае, если Роммель не раскусил бы ту капсулу.

— Правда? Я не знал.

— Он просил никому не говорить.

— А… Ну что ж, это понятно. Что случилось? Не успел вовремя?

— Нет. Он тайком подготовил фальшивые бумаги для фельдмаршала, даже предупредил своих людей на границе, чтобы тот мог бежать… Но Роммель уже сделал своё решение и выбрал капсулу, что Гиммлер послал ему со своим адъютантом, вместо того, чтобы рисковать быть пойманным и предстать перед трибуналом как обычный разжалованный рядовой. Он был слишком благороден, чтобы рисковать таким публичным унижением.

— И как только Гитлер мог так поступить со своим, пожалуй, самым талантливым фельдмаршалом? — Генрих покачал головой. — Но всё же приятно знать, что Эрнст пытался хоть как-то ему помочь. Я не ожидал от него, что он вот так против воли самого фюрера пойдёт. Он сильно рисковал, если бы это всплыло.

— Он много чего рискованного делал, просто ему всегда везло не попасться с поличным. — Я не сдержала улыбки. — Интересно, удалось ли ему пересечь границу без труда?

— Да он уже наверняка давно в Австрии, катается себе на лыжах и попивает коньяк, — рассмеялся Генрих. — Это же Эрнст, да его ничего никогда не возьмёт! Он будет пить, пока не опустошит весь бар, и прокуривать себе все лёгкие насквозь всю свою жизнь, и в результате ещё нас переживёт!

Я тоже рассмеялась, от души, впервые за последние несколько дней. Да, именно таким он, Эрнст, и был: импульсивным, непредсказуемым и ничего не боящимся… Я молилась о том, чтобы Генрих оказался прав, и Эрнст действительно пережил бы нас всех. Я была бы только рада.

— Спасибо, что осталась со мной. — Голос Генриха прервал мои мысли.

Он не переставал целовать мои руки и повторять эту самую фразу в тот день, когда Эрнст отправился в Австрию, а я отказалась ехать с ним. Эрнст ни с кем в РСХА официально не прощался, а потому его отъезд остался для многих сотрудников тайной на несколько дней. Генрих узнал о его отъезде только спустя несколько часов, от Отто; можно и не объяснять, что мой бедный муж решил, что Эрнст наверняка забрал меня с собой, и немедленно бросился к нам в дом, где нашёл меня, сидящей у стены и уставившейся в пространство, проведя в таком положении бог знает сколько.

Он тогда встал передо мной на колени и начал благодарить меня за мою преданность, просить прощения за то, что вообще втянул меня во все свои шпионские игры и позволил мне рисковать своей жизнью, и обещать, что отныне он будет заботиться обо мне и ребёнке как никогда раньше, что всё это скоро закончится, и что мы начнём новую и очень счастливую жизнь вместе, в Нью-Йорке.

Я тогда невольно поморщилась от ощущения какого-то извращённого дежавю, только на этот раз другой мужчина произносил до боли знакомые слова. Я заставила себя посмотреть Генриху в глаза и твёрдо напомнила себе, что это не какой-то «другой мужчина», а мой муж, которого я поклялась любить, почитать и кому обещала хранить верность; с кем должна была делить все горести и радости, в болезни и здравии, пока смерть не разлучит нас. С того самого момента я поклялась себе, что он будет единственным мужчиной в моей жизни, как оно и должно было быть с самого начала.

— Ну куда бы я делась, глупый? — Я мягко провела пальцами по его небритой щеке. — Ты же мой муж.

— А я ведь был на сто процентов уверен, что ты уедешь с ним.

— Я бы никогда с тобой так не поступила.

Нет. С ним бы я так поступить не смогла. Вот и пришлось с Эрнстом поступить ещё хуже… Да и с собой тоже.

* * *

— Аннализа, патроны, живо!

Утерев пот со своего перепачканного лба, я попыталась перетащить тяжёлый ящик из кабинета, в котором мы сложили все боеприпасы, но не смогла сдвинуть его больше чем на несколько жалких сантиметров. Перестрелка шла уже внутри самого здания РСХА; русские — всего этажом ниже. Генрих занял позицию у наспех забаррикадированной боковой лестницы, в то время как остальные офицеры отчаянно пытались удержать главную лестницу под своим контролем.

— Генрих, ящик слишком тяжёлый для меня! — Двигаясь вдоль стены и щурясь от задымлённого воздуха, пропитанного гарью и цементной пылью, я опустилась на колени рядом с мужем.

— На, возьми ружьё и продолжай отстреливаться, а я пойду принесу патроны. — Генрих быстро отполз назад в безопасность коридора и протянул мне свою винтовку. — Только смотри, не высовывайся!

За последние несколько часов непрерывных боёв я уже потеряла счёт тому, сколько раз пули свистели в такой опасной близости от меня, что с каждым таким разом всё больше росла моя уверенность в том, что следующая наверняка попадёт в цель. Не помню, когда я в последний раз выпрямлялась в полном смысле этого слова, почти всё время передвигаясь либо на полусогнутых, либо и вовсе ползая на четвереньках. Я даже перестала обращать внимание на трёх погибших офицеров, которых их коллеги передвинули к стене, чтобы их тела не были на пути, хоть я и не сдержала вскрика, когда самый первый из них раскрыл руки в каком-то беспомощном жесте и рухнул на мраморный пол всего в нескольких шагах от меня, его серый китель мгновенно пропитываясь тёмной кровью. Если бы Генрих вовремя не среагировал и не дёрнул меня с линии огня, я бы так и стояла, не в силах сдвинуться с места от шока, пока следующая пуля русского снайпера не уложила бы меня рядом с мёртвым офицером.

Следуя указаниям мужа, я разряжала свою винтовку в направлении лестничного пролёта даже не целясь, только чтобы держать наступающих на расстоянии. Он всё равно строго-настрого запретил мне по ним стрелять, хотя я лично вовсе не испытывала никакой уверенности, что они отплатят нам таким же гуманным обращением, попадись мы им в руки — а это было теперь вопросом каких-то часов, а то и минут. Снаружи была целая армия, отвоёвывающая улицу за улицей, и всего семеро нас, оставшихся здесь, на четвёртом этаже. Всего семеро из двадцати четырёх — состава, в котором мы начали это утро. Я не знала, как погибли остальные; мы просто догадались, что их не стало, потому как они перестали отзываться на наши окрики, да и винтовок их больше не было слышно из тех кабинетов, из которых они обстреливали русских, оставшихся снаружи.