Книга Страшные немецкие сказки - Александр Волков

Госпожа Холле. Иллюстрация К. Фишера (1956). Немецкие художники предпочли образ добросердечной старушки и, кажется, совсем лишили ее зубов

Зимняя Холле с ее вызывающей снегопад периной может ассоциироваться с Морозко, старичком с длинной седой бородой, сковывающим воду «железными» морозами. Сказки с участием Морозко стандартны — девушкам надо не замерзнуть и порадовать старика «хорошими речами». Как следствие, тамошняя лексика не всегда нормативна. Родные дочки на все корки честят Морозко: «Убирайся ко всем чертям в омут, сгинь, окаянный!» — а мачеха, получив их трупы, примиряется с падчерицей после не менее бодрящего вразумления со стороны мужа [260].

Благопристойный вариант этой сказки был создан В.Ф. Одоевским в 1840 г. под явным впечатлением от «Госпожи Холле». В нем взбивают перину, а ледяной дом Мороза Ивановича находится в колодце, куда спускаются за ведром девушки. Образ добродушного деда весьма далек от грозного и омертвляющего божества подобного финскому Морозу, который «вспоен гадюками в чужих землях, мать его без груди, отец — злодей» [261].

Согласись, читатель, в сказках типа 480 нет такой захватывающей дух атмосферы иного мира, как в типе 327. Их сюжет проще и схематичнее, а Пропп считал простоту сказки верным признаком ее древности. Тем не менее из-за ряда уже известных нам мероприятий он называл архаическими именно сказки о ведьме и детях. Остается только признать его правоту. Эти сказки древнее, но не потому, что они зародились из инструкций к обрядам, а потому, что они отражают в художественной форме древнейший опыт встречи разных народов с ведьмами и великанами. В них почти нет других отрицательных персонажей (об их замещении животными мы скажем ниже), тогда как тип 480 просто кишит различными чудовищами — и добрыми, и злыми.

Можно предположить, что он представляет собой позднейшую интерпретацию типа 327, обладающую сильно развитой моралью. Все эти старухи, старики, черти, мертвецы могли быть вставлены туда случайно. Вот пример: раз в типе 327 есть дэв, значит, в качестве благодетеля, а не людоеда в типе 480 должна выступать мать дэва — явно надуманный персонаж. Но этим выводом нельзя ограничиться. Пропп сумел показать, что действующие лица типа 480 наделены важными функциями, присущими и типу 327. Эти функции, а также ряд образов вроде зубастой госпожи и голов без тел заимствованием не объяснишь.

Лесной ужас и водная преграда

Типу 480 ввиду его дидактичности дано намного больше толкований, чем типу 327. Образа дарителя (губителя) толкователи почти не касались. Их внимание было сосредоточено на конфликте мачехи и падчерицы, поведении двух девушек и т. п.

Афанасьев писал о путешествии двух душ в загробное царство, ассоциирующееся с блаженной областью света. Добрая душа становится золотой, то есть осиянной солнечным блеском, а злая поступает в туманное жилище демонических змеев и осуждается пребывать среди мглы и ненастья. Потебня, упомянув о солнечных лучах, дожде и граде, не забыл и о христианских мотивах, уподобив возвращение девушек рождению в новом теле с его добродетелями и пороками, внешними достоинствами и недостатками [262]. Эти два толкования в наши дни соединил католический богослов и священник Е. Древерманн. Девушки у него выступают как Дева Солнца и Дева Луны, мачеха олицетворяет нечестие внешнего, материального мира, госпожа Холле — справедливость загробного [263].

Проппу очень хотелось прицепить тип 480 к инициации, поэтому он поспешил интерпретировать ряд существенных деталей этих сказок. Так, помощь нуждающимся, в частности накормление животных, он отнес к умилостивительным жертвам, а игру в жмурки — к ритуальным пляскам или очередному испытанию неофита. О его взглядах на место девушки в мужском доме и необходимость ее посвящения мы уже говорили. Такое понятие, как испытание страхом, Проппу незнакомо. Внезапное исчезновение хозяев, визит невидимок, а также феномен невидимых слуг вроде пар рук из «Василисы Прекрасной» он объясняет некоей условной маскировкой тех, кто пребывает в символическом царстве смерти. Поэтому и юноши, жившие в мужских домах («лесные братья»), маскировались животными — обычай, породивший заколдованного принца. Церемония посвящения включала запрет на умывание. Не умываться — все равно что обмазываться сажей или глиной, окрашиваться в черный или белый цвет (сказочные смола и золото), то есть делаться невидимыми [264].

Все эти мудреные процедуры должны были найти отражение в мифах «первобытных» народов. Но их там нет. У южноамериканских индейцев самая распространенная ситуация, связанная с пребыванием женщины в мужском доме, — насилие, совершаемое над матерью ее сыном (сыновьями). Мать приходит в лесной дом, живущие там сыновья насилуют ее, а отец пытается отомстить или убить их (или они его) [265]. Можно ли считать отголосками этого безобразия предложение исландского тролля и зазывание русского лешего? Или они содержат намек на проституцию, процветавшую в мужских домах?

Мотив бегства Пропп трактует с позиций первобытного коммунизма. В древнем обряде волшебный предмет давался и возвращался мирным путем, а с возникновением собственнических отношений он стал похищаться. Похищение влечет за собой преследование [266]. Тут ученый готов признать первенство типа 480, ведь именно там предмет не только похищается, но и даруется мирно. Но как тогда быть с базовой инициацией из типа 327? Даже ученики Проппа признают, что «преследование характерно лишь для ограниченной группы мифических вредителей», прежде всего для ситуации «дети во власти лесного демона» [267]. В этой ситуации кража тоже случается (тип 328), но цель бегства — не унести ценный предмет, а скрыться, чтобы тебя не съели. Лишь после смерти врага можно ограбить его дом, и вот тогда собственнический инстинкт по-настоящему дает себя знать.