Книга Страшные немецкие сказки - Александр Волков

Мальчик и девочка бредут по лесу за белой птичкой. Они надеются, что птичка приведет их к родительскому дому. Заросли редеют, и вот перед ними полянка и пряничный домик. Он заманчиво искрится на солнышке — булочки, печенье, сахарок как будто просят: «Откуси кусочек!» Птичка садится на крышу, а голодные дети накидываются на сладости. Но что это? Домик, оказывается, обитаем. Дети слышат писклявый голос и смело отвечают ему. Тогда дверь распахивается, и на пороге вырастает уродливая старуха с костылем. Ее красные глаза подслеповато щурятся на свету, а зубастый рот складывается в довольную ухмылку…

Лес погрузился во тьму. Ночные тени сгустились вокруг ярко пылающего костра. Уставшие за день звери жмутся к огню. Их молодой хозяин сидит, прислонившись к дереву. Он не спит и тревожно прислушивается. Тишину нарушают только посапывание зверей да треск горящих веток. И все же юноше не по себе — об этом лесе давно ходят недобрые слухи. Вдруг ему чудится стон, а потом кто-то громко вздыхает. Юноша поднимает глаза и видит на ветке старушонку…

Девушка слоняется по залам и комнатам опустевшего дома. Ну и роскошь! Сколько золота и серебра! Ей страсть как хочется отпереть ту мрачную дверь. Злой хозяин запретил входить туда под страхом смерти. Но сейчас его нет. И девушка решительно поворачивает ключ в замке. Петли натужно скрипят, удушливый запах бьет в ноздри. На полу свалены куски человеческих тел и стоит таз, полный крови…

День неумолимо клонится к вечеру. Королева мечется по комнате, заламывая руки. Того и гляди, скрипнет дверь или стукнет окно, и явится мерзкий карлик. На этот раз он схватит ее малютку своими корявыми пальцами и унесет навеки…

Оживленные городские улицы остались далеко позади. Кругом ни души, и места совсем незнакомые. Мальчик сгибается под тяжестью корзин. Идущая впереди старуха что-то сердито бормочет под нос. Ох, зря он смеялся над этим носом! Вдали показывается ветхая хижина…

Король карабкается по узким каменным ступеням. Вот, наконец, и верхний этаж. Можно остановиться и отдышаться. Он падает в изнеможении на холодный склизкий пол. Слышно, как снаружи, у стен башни, плещутся волны. Плеск становится громче. Теперь он похож на шуршание множества лапок. Один за другим во мраке лестницы загораются огоньки. Это мыши! Они нашли его…

В очаге бьется пламя, а в дыму мелькают безглазые лица. Спрятавшийся за занавеской мальчик больше не может выносить этот кошмар. Обессиленный, он валится на пол. Песочный человек оборачивается к нему.

Сейчас он вырвет щипцами глаза мальчика и отнесет их, залитые кровью, своим детушкам…

В церкви могильная тишина, чуть слышно потрескивают свечки. Застывший от ужаса солдат не в силах отвести взор от гроба. Бьет полночь. Крышка гроба с грохотом слетает, и черная принцесса встает в полный рост…

Не знаю, как тебя, читатель, а меня в детстве пугали именно такие сказки и легенды. Даруемое ими наслаждение не шло ни в какое сравнение с героическими подвигами вроде битвы с драконом, соперничества с Кощеем или борьбы за красавицу. Ведь сами драконы были ничуть не страшны. О, конечно, в сказках с их участием были свои волнительные эпизоды! К примеру, нескончаемое до дрожи ожидание у Калинова моста. Кто же, в конце концов, появится? Но вот появлялся змей, и делалось скучновато. Уж очень он похож на богатыря или другого воителя, только в уродливом обличье. Сейчас начнут лупцевать друг друга. Подобно положительному герою змей или Кощей сражаются, восседают на троне, гоняются за принцессами и т. д. То ли дело кровавый убийца, мерзкий людоед, карлик-колдун или ведьма! В их образах действительно ощущался мир иной — нечто упоительно неземное, волшебное…

Мое детство прошло в 70-80-х годах, когда еще не было принято рассказывать ребенку самые душераздирающие русские сказки. Баба Яга преимущественно помогала богатырю, о таких шедеврах, как «Ивашко и ведьма» и «Василиса Прекрасная», я не знал, а истории о бесстрашном герое и о царевне, встающей из гроба, из детских сборников категорически исключались. К атмосфере сказок о Яге я приобщился позднее благодаря В.М. Васнецову и И.Я. Билибину, а для детских лет характерен скорее лубок в исполнении Г.Ф. Милляра: пусть и злобная, но довольно безвредная и дурашливая бабка.

Перро, Андерсен, Пушкин… Увлекательно, красиво, но нестрашно. К тому же местами нарочито сглажено, смягчено автором — это было заметно даже ребенку. По счастью, издавались сказки братьев Гримм, большей частью доступные советским детям. Им, впрочем, тоже доставалось. Опале подверглась сказка «Госпожа Труде» — в ней отсутствовал хороший конец, а такой конец для сказок обязателен: в этом были убеждены и ученые, и воспитатели. Подростком я открыл для себя Гауфа и Гофмана, поэтому самыми страшными, а значит, и лучшими для меня так и остались сказки немецкие.

Будучи взрослым, я заинтересовался трудами фольклористов, лингвистов, историков, этнографов, психоаналитиков — всех тех, кто пытался осмыслить мои любимые сказки. Я позабыл прописную истину: «Объясненный поэт все равно что увядший цветок: нет красок, нет аромата — место ему в сорной куче» [2]. А уж о сказочнике и говорить нечего! В научно-популярных книгах обнаруживалось неизменное стремление не только избавить сказку от волшебства, но и полностью изгнать оттуда страх. Прежде я думал, что страшные персонажи — существа иного мира, но теперь мне объяснили, что ничего чудесного в них нет. Вот кем (или чем) объявлялась, по разным версиям, та же Баба Яга: