Книга Золото тайги - Максим Дуленцов

– Будет сделано, Александр Григорьевич, не сомневайтесь. – Комиссар развернулся и вышел. Красноармеец стоял на своем посту.

– Вишь как, а ты – «не пущу, не положено», – Владимир Павлович погрозил пальцем бойцу, который потупил глаза в паркетный, давно не чищенный пол и зашагал к выходу.

На вокзале среди сутолоки разносбродных частей – то ли красноармейских, то ли бандитских, во всяком случае, именно так они и выглядели – Владимир Павлович с трудом отыскал вагоны, охраняемые несколькими мрачными людьми с винтовками.

– Парамонов здесь? – крикнул он им сквозь шум депо.

Из вагона вышел чернобородый человек при маузере и шашке, несмотря на лето, в папахе черного барана, в коротковатом щегольском полушубке. Посмотрел сверху вниз на Лукина, свел брови:

– Ну, я Парамонов, а ты кто?

– Комиссар Лукин. От Белобородова. Назначен начальником эшелона.

– Мандат покажи.

Владимир Павлович развернул бумажку, подал. Черный человек долго ее изучал, вернул.

– Ясно. Ну, здравствуй. Меня Анатолий зовут, – и протянул громадную ладонь.

Поезд состоял из нескольких грузовых «столыпинских» и пары купейных вагонов и двух паровозов.

– А зачем два паровоза?

Анатолий прищурил глаз, улыбнулся:

– Тут дело особое. Золото и прочая ерунда едет. А у нас в охране кого только нет: и эсеры, и мадьяры, и даже немцы пленные… Моих бойцов тут только десяток. Остальных Уралсовет выделил. Ухо надо держать востро. Так вот, – Парамонов понизил голос, – отправим два поезда, один по Горнозаводскому пути, второй – по главному. Эсеров в первый поезд, пущай к своим через Невьянск прут, там наши их уже поприжали, в этот состав положим бумагу: царские ассигнации, облигации всякие – всё, что в банках выгребли давеча. Фантики. А мы с тобой, комиссар, по главному направлению поедем, с моими бойцами и мадьярами, основной груз повезем.

– Много его?

– Кого?

– Груза этого…

– А черт его знает. Сейчас подвезут, поглядим. Черт, жарко в шубейке, а снять боюсь: сопрет ведь кто-нибудь…

Подводы с грузом пришли под вечер. На них лежали холщовые мешки, некоторые наполнены под завязку, а некоторые – только на треть. На подводах сидели пленные немцы.

– Ну что сидят, грузите! Полные мешки в эти вагоны, полупустые – в этот. Сидят, ничо не понимают, оглоеды. Эй, как там тебя, Бела! Бабское имя какое, господи…

К Парамонову подошел человек и с сильным акцентом обиженно произнес:

– Нет, командир, зови меня Матэ, я забыл старое имя.

– Да что Матэ, что Бела – одна печаль, нерусское всё. Короче, скажи своим, пущай разгружают подводы, ведь не понимают по-русски совсем.

– Не мои они, австрийцы они, а я венгр, коммунист я, – тихо пробормотал человек, именующий себя Матэ, и по-немецки отдал команду пленным. Те начали таскать мешки. Когда закончили, Лукин зашел в вагон: он выглядел пустым, мешки лежали на полу едва заметные в большом пространстве. Парамонов заглянул тоже.

– И это всё?

– Больше ничего не привезли.

– Интересно, сколько здесь.

– Ну, судя по весу мешков, пудов двести-триста будет. Да вон еще ящик с червонцами пуда на четыре потянет. А чо, мало? Так не картошка же, золото…

Парамонов оглядел мешки.

– А ты, Анатолий, когда-нибудь столько золота видел?

– Не-а, где мне? Я на заводе да по тюрьмам всё…

– Давай мешок развяжем, посмотрим?

– Ну так давай, комиссар, я не против.

Владимир Павлович развязал один из мешков. Встряхнул – тяжел, неподъемен. Раскрыл грязноватую горловину, откинул вниз, и сверкнуло тускло желтым цветом оно, золото. Взял в руки увесистый кирпичик с гербом российским, покачал в руке.

– Это сейчас сколько стоит?

– Сейчас, комиссар, это не на деньги меряют. На хлеб, на сахар. Много.

– А если за границей? Там сколько стоит?

– Не знаю. Не был там. Но чую – дорого.

Лукин спрыгнул из вагона, держа в руке слиток. Парамонов молча стоял рядом.

– А где опись?

– Нет никакой описи. Вот мешки посчитали, да и все. Сто пятнадцать мешков и один ящик. Так и записал я в бумагу.

– И никто не знает, сколько тут пудов? Надо перевешать, Белобородову послать.

– Так не на чем вешать. И некогда, надо ехать. Вот записка для Александра Григорьевича: мол, сто пятнадцать мешков слитков и самородков, один ящик червонцев. Нарочного пошлю. А больше нечего сообщать. Сейчас поезд с ассигнациями отправим, потом сами поедем.

– А ведь никто не знает точно, сколько тут пудов золота, – задумчиво повторил молодой комиссар Владимир Павлович Лукин. Черный боевик – воевода Парамонов – внимательно и понимающе посмотрел на него и ушел расставлять пулеметы.

* * *

Помаявшись в Соликамске, наколов дров матери и не найдя работы нигде, кроме шахт, к чему он был не привычен, Василий Андреевич уехал в Пермь. Уж там-то работа найдется. О Вареньке пока думать забыл – так проблемы выживания закрутили. В Перми с вокзала пошел к Желтикову на Разгуляй. Тот оказался дома, обнялись, хлопали друг друга по плечам, выпили водки, закусили солеными груздями. Бывший хулиган Желтиков был у новой власти важной персоной, потому что помогал эту власть утверждать. На просьбу Василия Андреевича устроить куда-нибудь ответил:

– Значит, офицер? Контра, конечно, но… Грамотный? Считать умеешь?

Василий улыбнулся, кивнул.

– Есть тут местечко, нужно правильного человека. Комната, харч, довольствие какое-никакое. В бывшее казначейство, нынче финотдел, помощником деньги считать. А то грамотных мало: кто сбежал, кто притаился. Там начальник тоже из бывших – Коромыслов, но лояльный товарищ. К нему иди завтра, скажешь, от меня.

И они снова пили, закусывали, вспоминали юность. О Вареньке спросить Круглов постеснялся. Да и не к месту было.

Наутро, переночевав у Желтикова в прихожей, Василий Андреевич пошел к казначейству, которое, как он знал, находилось на углу Сибирской и Покровской. У входа стоял мужик в кожанке и с винтовкой. Как и везде у новой власти. Очень они были друг на друга похожи, эти мужички с винтовками.

– Стой, контра! Куда прешь? Не видишь – тута комитет!

– Вижу, – пробормотал Василий Андреевич, – а финотдел сейчас где?

– На Соборную иди, там, в семинарии оно, – смягчился мужичок. Василий Андреевич кивнул и пошел на Соборную площадь.

Кто бывал в Перми, сразу скажет, что Соборная с ее деревьями, кафедральным собором, большим зданием семинарии и шикарным видом на Каму – пожалуй, самое красивое место в городе. Василий Андреевич, будучи еще реалистом, не раз сидел на заборчике, свесив ноги над железной дорогой, и смотрел на проплывающие пароходы и лодки, на пышущие дымом поезда, на барышень, гуляющих с кавалерами и без оных. И с Варенькой он приходил сюда вдыхать романтику вечера и наслаждаться близостью ангела.