Книга Ковыль (сборник) - Иван Комлев

– Алёша!

Он уловил напряжённость в её голосе, посмотрел вопросительно. Аня вдруг смешалась под его взглядом:

– Я – это… ничего.

– Говори, – в юности они были самыми близкими друг другу людьми, она доверяла ему свои тайны. Так же, дрогнув, звучал её голос, но тогда, и запинаясь, и рдея от смущения, она не останавливалась на полуслове, спрашивала совета, не отводя глаз.

– Алёша, ты можешь сказать мне… – он ждал, – почему ты пошёл в училище?

По тому, как она волновалась, было ясно, что вопрос для неё очень важен. Алексей замедлил шаг, потом остановился. Задумался, нахмурился.

– Хотел стать военным.

В глубине её глаз появилось сомнение.

– Ты думаешь иначе?

– Н-нет, – не очень уверенно ответила она, чувствовалось, что вопрос у неё потому и возник, что ответ на него она ждала другой.

Он посмотрел вдаль, в голубое небо, словно там, среди редкой дымки облаков, можно было разглядеть и понять себя самого, каким он был в те первые послевоенные годы. И, как всегда, когда вопрос поставлен чётко и ясно, сам собою явился беспощадный в своей прямоте ответ; он повернулся к ней:

– Я – сбежал!

Помолчал, подумал, добавил сурово, как о ком-то другом:

– Струсил. Боялся той минуты, когда мать вернётся.

Низко наклонив голову, Аня пошла дальше.

– По-моему, они специально тянут: не хотят идти с нами, – сказал Василий. – Пойдём?

– Да. Несчастная Анька, всю жизнь носить такую тяжесть на душе! И молчала… Свихнуться можно.

– Я совсем не помню, какая она была, – после вчерашнего вечера у Василия не повернулся язык назвать мать Марьей. Обычно шумный и с виду безалаберный Василий говорил теперь негромко и чуть растерянно, словно пытаясь понять, как это вышло, что родная мать оказалась совсем ненужной ему, посторонней женщиной. – Из детства осталось только чувство беды и боязни. Ну, что может что-то произойти, когда она вернётся. И то это было не моё чувство, я ощущал такой страх у тебя, у вас, старших.

– Так и я её почти не помню. Помню только: всё время казалось мне, что люди смотрят мне в спину и думают… Нет! Не хочу! Вся жизнь отравлена! Когда спрашивают у меня о матери – хотя бы в анкете, – я чувствую на себе кровь! Горшками, которые ношу из-под больных, не очиститься!

– Ну, зачем так? Если б не война… В том, что была война, ничьей вины нет. И за неё, – он опять не посмел сказать: «за мать», – с нас какой спрос?

– Не надо оправданий! За родителей не отвечают? Все отвечают друг за друга! И дети чаще всего расплачиваются за грехи родителей! Только мы этого не понимаем или не хотим, боимся признать. А я не хочу, не могу!

– Тише, не кричи на всю улицу, а то на нас уже смотрят.

– Пусть!

– Напился бы я сейчас… до поросячьего визга!

– Привет! – дорогу им заступил невысокий упитанный мужчина. – Я думаю: кто это тут воюет? Оказывается: свои.

В разодетом и раздобревшем встречном они с трудом узнали бывшего одноклассника Василия Юрку Морозова.

– Черти, гуляют по улице, а в гости не заходят. А ну, пошли!

Василий с Верой переглянулись.

– Ну, други! Увидите, как я живу, с супругой познакомлю. Вот – рядом.

Квартира у Морозова была как на показ – просторная, солнечная, ухоженная, с полным набором вещей, которые уважающий себя горожанин считает нужным приобрести: импортная мебель с баром, ковры на полу и на стенах, цветной телевизор и японская аппаратура со стереофоническими колонками, хрусталь и чешское стекло, приборы из серебра и золота.

Хозяйка была под стать квартире: нарядная, гладкая, холёная.

– Знакомьтесь: жена Эльвира, без пяти минут кандидат наук, биолог.

Пригласив проходить, не стесняться, Эльвира предложила гостям тапочки, сказала снисходительно о муже:

– Хвастунишка.

Усадила неожиданных гостей на диван, окинула мгновенным цепким взглядом Веру, оценила её женские достоинства, отметила большие карие глаза под тонкими дугами нещипаных бровей; определила – по тому, как угрюмо смотрели эти глаза на мир, что гостья её семейному благополучию не угрожает, и – «с вашего позволения» – скрылась на кухне.

– Так, – вздохнул Василий, пересаживаясь в кресло, – хорошо живёшь, как король, или – по-нашему – как куркуль. Кем работаешь?

– Угадай, – Морозов, довольный и весёлый, наслаждался тем, что квартира произвела впечатление на друга детства.

– Завбазой какой-нибудь, – сказал мрачно, не в тон Морозову, Василий, – или, на худой конец, директор столовой. Жулик, в общем.

Юрий засмеялся:

– Шофёром наворачиваю, брат, на КРАЗе!

Он открыл бар, явив взорам строй разнообразных бутылок.

– За встречу – надо! Мужчинам – что покрепче, женщины пусть сами себе выберут. Элочка, закусь скоро?

– Несу, – Эльвира появилась с подносом в правой руке, на котором стояли тарелки с нарезанной колбасой, сыром, паюсной икрой; в другой руке у неё была ваза со свежими помидорами!

– Да-а! – крякнул Василий. Даже в лучшую, осеннюю пору, у себя на Севере о красных помидорах он мог только мечтать.

Морозов наслаждался произведённым эффектом, а Эльвира пропела:

– Всё могут короли, – скромно улыбнулась: – Юра достаёт где-то, а меня не посвящает.

– Как у Деда Мороза, – сказал с изумлением Василий.

– Вдвоём живёте? – спросила Вера.

– Игорь у нас в восьмом учится, сегодня у них уроков почему-то не было, ушёл к друзьям.

– Взял маг и рассекает, – с нескрываемым довольством добавил Юрий.

– Одним сыном ограничились?

– Как видишь. А у тебя?

– Дочь, – и предупреждая вопрос к Вере, кивнул в её сторону. – У всех штучное производство.

– Ну и правильно: штучное дороже ценится! – Юрий подмигнул: – Давайте – за встречу!

Тропа кончилась – перед Алексеем и Аней вдруг оказались распахнутые кладбищенские ворота; остановились в некотором замешательстве: они не собирались идти сюда, но и повернуть назад уже было нельзя; посмотрели друг на друга и несмело, не говоря ни слова, пошли к могиле.

За сутки земля на могильном холмике подсохла, тёмная и тяжёлая глина стала с виду светлее и легче. Оградка, выкрашенная синей краской, казалась весёлой и нелепо нарядной под белоствольными берёзами, из набухших почек которых проклюнулись крохотные зелёные язычки, готовые распуститься листиками – навстречу солнцу и вопреки царившей вокруг смерти.

День набирал силу: становилось тепло, как летом, лишь изредка лёгким дыханием ветра доносило из недалёкого распадка сырой и холодный воздух: там, у ручья, в тени елей и густого кустарника ещё лежал снег.