Книга Семь признаков счастья (сборник) - Олег Рой

Николай Иванович решительно поднялся, отряхнул пальто. Ему нужно подышать воздухом.

Любимый город, на чьем теле зияли черные раны войны, по артериям которого передвигались труповозки и плелись измученные люди, был все еще любимым. Прекрасный город, воздвигнутый когда-то великим правителем, несмотря на царящую вокруг смерть, был все еще прекрасен. А может быть, благодаря войне? Может быть, именно поэтому его облик – болезненная, умирающая красота: тусклое солнце, медленные мелкие снежинки, выступающие из-под маскировочных чехлов изящные линии шпилей и старинных башен – был таким трогательным? Ведь в любой момент каждая деталь этого облика может быть навсегда стерта, утрачена, а здания, простоявшие века, разрушены в одну минуту вражеским бомбардировщиком; и в этой хрупкости, беззащитности перед лицом войны есть великая ценность. Возможно, большая, чем человеческая жизнь. Сколько жизней они простояли здесь – Адмиралтейство, дома, дворцы? Альпинисты рисковали собой, чтобы сберечь свой город, ленинградцы оставались здесь, потому что любили его. И теперь эта ускользающая, смертная красота порой показывалась тому, кто еще умел видеть. Николай Иванович грел озябшие руки в карманах пальто и сам не знал, зачем шел, зачем впитывал в себя этот сотни раз виденный пейзаж сейчас, когда вокруг война, голод и безнадега.

Тем временем мальчик Пашка, сжимая в руке медный чайник с привязанной крышкой, шел своей дорогой. Он спрашивал у прохожих, где находится госпиталь. Кто-то отделывался невразумительным взмахом руки, кто-то просто проходил мимо, не замечая мальчика. Наконец перед ним остановился пожилой мужчина:

– Чего тебе, мальчик?

– Скажите, пожалуйста, где находится госпиталь?

– Какой тебе госпиталь нужен?

– Для военных. У меня там папка лежит. – Где-то в глубине души Пашка знал, что никакой папка там не лежит, что «он пропал без вести и предположительно убит», но верить этому не хотел. Ведь если он перестанет верить в папу, куда же ему тогда идти?

– А, так тебе Свердловка, наверное, нужна. Иди сейчас вперед воооон до того дома с балконом, потом повернешь направо и вперед, по правую руку будет.

– Спасибо, – поблагодарил Пашка.

– А чего это ты, мальчик, один ходишь и с чайником? – опомнился прохожий, оглядев ребенка. Но Пашка изо всех сил побежал вперед, чтобы дед его не догнал, не стал расспрашивать дальше, не узнал, что он совсем один остался. А то сдадут в детдом, и папку он не найдет. Запомнил дом, потом обернулся на бегу, забежал в какую-то подворотню, понесся дворами. А то дед еще милиционеру пожалуется, тот Пашку догонит и в детдом отдаст, думал беглец. Откуда ему было знать, что его собеседник, пожав плечами, отправился по своим делам, даже не думая преследовать мальчика или сообщать о нем: у всех свои заботы, и случайному прохожему вовсе нет до него никакого дела. Чужой ребенок, своих-то кормить нечем…

Пашка бежал и оглядывался, в проходящих людях ему чудился силуэт того прохожего, который по мере вооброжаемой погони и вовсе обрел страшные черты. Он совсем запыхался, плутая по дворам-колодцам, через черные ходы каких-то незнакомых подъездов. Наконец остановился отдышаться. Хлюпнул носом, вытер варежкой рот.

– Эй, пацан! – раздалось вдруг сверху. Пашка поднял глаза. На куче хлама – старой ванне, перевернутой вверх дном, ящиках и тряпье – восседал длинный рыжий оборванец лет двенадцати. Его лицо, покрытое веснушками, и наглая ухмылка большого рта не сулили ничего хорошего. Рядом с рыжим восседало еще несколько мальчишек – настоящая банда. Предводитель группы поманил пальцем: – А ну поди сюда. Что это у тебя в руках?

Пашка попятился, крепче сжав свою ношу.

– Язык, что ли, отсох? Отвечай, когда тебя спрашивают! – прикрикнул на него один из мальчишек.

Пашка снова попятился:

– Ча-чайник, – ответил он, заикаясь.

– Чачайник? – хохотнул рыжий, передразнивая Пашку. Остальные мальчишки загоготали, предвкушая развлечение. – И зачем же ты с чачайником гуляешь по нашему двору?

– Я мммм-мимо шел, мне в госпиталь надо. – Пашка стал еще сильнее заикаться. Он вдруг понял, что совершенно один и некому его защитить от этих злых мальчишек. Шестым чувством осознал он свою грядущую роль жертвы, загонщики которой сейчас скалят зубами. Плутать ему в незнакомых дворах и переулках, пока они не нагонят его и… Что будет потом, Пашка еще не представил, но явно ничего хорошего. Вот когда рядом был папа, такие мальчишки даже и не думали приставать к нему.

– Ну-ка дай сюда свой чачайник, – потребовал рыжий. – Посмотрим, что у тебя там.

Нельзя отдавать чайник. Там лежат продуктовые карточки, единственная ценность в этом страшном взрослом мире. Когда-то мир был другим, но Пашка помнил это очень смутно, потому что был маленький.

– Чего рот раззявил? Неси давай, – снова потребовал предводитель мальчишек. – Шурик, иди посмотри, что там у него.

Розовощекий, как молочный поросенок, Шурик в надвинутой на лоб шапке отклеился от деревянного ящика и потянулся. Пашка развернулся на сто восемьдесят градусов и побежал что есть мочи. Мальчишки повскакивали со своих мест и с улюлюканием бросились за ним.

Да что же это такое? Неужели в людях не осталось ничего хорошего? То старик этот, теперь мальчишки, и всем от него что-то нужно. Он просто шел к папе в госпиталь. Пашка бежал, бежал, бежал, вилял в переулках, наконец выбежал на улицу в надежде, что там хоть кто-нибудь увидит его, поможет… Ловко брошенный камень влетел ему под коленку, и Пашка хлопнулся в замороженную грязь, ободрав щеку и больно ударившись о что-то твердое. Кто-то подбежал к нему и отвесил пинка. Пашка сжался в комок, спрятав чайник под живот.

Преследователи обступили его, среди них выросла фигура рыжего.

– Это было по-хорошему. Давай, малец, что там у тебя, а не то будет по-плохому.

Кто-то встряхнул Пашку за шкирку и рывком усадил на землю. Щека саднила, от земли тянуло холодом, вокруг были враги, а единственное, что у него осталось, – это старый мамин чайник с продуктовыми карточками, перевязанный размахрившейся ленточкой, и его хотели отобрать.

– А ну отошли от него, быстро! – вдруг раздался мужской голос.

«Папка!» – счастливо подумал Пашка. Но голос был незнакомый. Какой-то немолодой мужчина спешил к сгрудившимся вокруг своей жертвы мальчишкам.

– Пошли отсюда, поганцы! Четверо на одного вздумали! Ни стыда ни совести! Сейчас милицию вызову! – кричал мужчина, приближаясь.

– Ладно, пойдем, парни, – мотнул головой рыжий, и малолетние вымогатели, сбившись в кучку, быстро скрылись в переулке.

– Ты как, малыш, цел? – участливо осведомился мужчина. – На-ка, вот тебе платок, оботри кровь.

Пашка потянулся за платком, приложил к щеке… и вдруг разрыдался. Горько-горько разрыдался оттого, что его папа пропал, мама и Сережа теперь неживые, он остался совсем один, пережил две погони, пинок, а живот от голода совсем подвело. Все ужасы этого непростого мира вдруг свалились на голову одного маленького мальчика, которому и без того несладко было. Все очень плохо, и он, наверное, сейчас умрет, как умерли все остальные, – сам не знает от чего, но, наверное, точно умрет.