Книга Загадки истории. Злодеи и жертвы Французской революции - Алексей Толпыго

Революция, таким образом, предполагалась через посредство и через содействие короля – «реформа сверху». Причем все пять основных игроков (мы их перечислим чуть позже) надеялись добиться своего.

Двор надеялся приструнить аристократию. Провинциальное дворянство – получить новые привилегии. Оппозиционеры, вроде Лафайета, хотели при помощи короля провести прогрессивные реформы. «Раз уж мы терпим неудобства неограниченной власти, – писал он генералу Вашингтону по поводу законопроекта о возвращении гражданских прав протестантам, – воспользуемся на этот раз ее достоинствами»: пусть король, вопреки мнению «общества», проведет этот прогрессивный акт. Были и другие игроки, но о них мы поговорим немного ниже.

И вот в начале весны 1787 года собрались «нотабли» – собрание, мы бы сказали, «французской олигархии», влиятельных и знатных людей страны.

Идея была изначально неудачной. Правительство стало просить денег у тех, кто никогда их не платил и – что еще хуже – привык считать свободу от налогов своим неотъемлемым правом. «Ужасно жить в стране, где нет уверенности, что сохранишь то, чем обладаешь! Такое бывает только в Турции!» – жаловался кто-то из привилегированных. Будь нотабли немного предусмотрительнее, они бы дали денег… и может быть, никакой революции не было бы. Но «привилегированные» зарвались, они, по сути дела, отказались помочь власти. Хуже того, они пошли в атаку.

Средоточием оппозиции стал парижский парламент. Напомню читателю, что парламентами во Франции называли отнюдь не законодательный орган, а судебный – верховный суд королевства, причем не один, а… четырнадцать. Франция была «лоскутным одеялом», сшитым из провинций, приобретенных королями в разное время, и в разных регионах страны действовали разные парламенты: парижский, бордосский, руанский и так далее. Это были самые независимые от королевской власти политические органы. 15 лет назад, под конец царствования Людовика XV, канцлер Мопу реформировал парламенты, сделав их послушным орудием власти. Реформа Мопу была целесообразна, но очень непопулярна. Молодой король, при общем восторге, изгнал Мопу и восстановил прежние парламенты – те, с которыми несколько столетий воевали французские короли. Мопу, узнав об этом решении, сказал: «Я выиграл для короля процесс, длившийся 500 лет. Если король хочет заново его проиграть – это его право».

Таким образом, 1787–1788 годы стали годами борьбы между привилегированными сословиями – дворянством, высшим духовенством, парламентами с одной стороны, и правительством – с другой. Причем парламенты высказывают самые радикальные, самые прогрессивные тезисы. Раздраженное правительство решает арестовать двух самых ярых крикунов – парламентских советников д'Эпремениля[3] и Гуалара де Монсабера. Результат?

Офицера с несколькими солдатами отправили на заседание парламента. При этом даже не потрудились послать с ним человека, который бы знал арестуемых в лицо. Офицеру пришлось просить парламент указать ему нужных людей, президент парламента ответил: «Если вы не знаете этих людей, то, конечно, не мы их укажем», а палата подхватила: «Мы все д'Эпременили и Монсаберы, арестуйте нас всех!» В конце концов оба советника отдались в руки солдат, но не преминули закатить речугу о цепях деспотизма, о том, что «если надо мной будет занесен топор, я не дрогну и до последнего вздоха останусь верен парламенту» и т. д. Естественно, что ничего особенного с ними не сделали.

«Вы говорите о плахе и цепях, – мог бы ответить им пророческий голос, – меж тем вы знаете, что ничего подобного вам не угрожает, пока вы живете под отеческой – для вас – королевской властью, милостивой к вам. Вот когда вам удастся ее низвергнуть, тогда вы погибнете; но вы погибнете как жертвы революции, которую сами в своем безумии вызвали».

И действительно, вскоре д'Эпремениль, вместе с парламентом, потеряет популярность. Через год в Генеральных Штатах он займет место в рядах крайне правых. «Я тоже верил в народ, – скажет он в конце 1789 года, – но я глубоко ошибался. Король, которого я проклинал, – ангел; народ, о котором я взывал, – фурия».

Пройдет еще два года, и мэр Парижа, жирондист Петион, будет отбивать д'Эпремениля у разъяренной толпы; избитый, лежащий в канаве, он скажет Петиону: «Милостивый государь, я был любимцем народа, как вы теперь. От всего сердца желаю, чтобы с вами не случилось того же, что со мной».

Пожелание это не имело силы. Через год д'Эпремениль был казнен; и примерно тогда же Петион вынужден был бежать, скрываясь от победителей-монтаньяров, и в лесу нашли его труп, растерзанный волками…

Но все это случится через несколько лет. Пока же в политической игре участвуют пять основных игроков. Это правительство, которое пыталось как-то сохранить управляемость страной, но при этом делало ошибку за ошибкой; придворные («двор»), фантастически недальновидные и озабоченные в основном сохранением и умножением своих привилегий – и это в час потопа, который смоет их всех вместе с привилегиями; аристократия, желавшая революции для того, чтобы расширить свои привилегии, а потому враждебная и правительству, и двору; пресловутое «третье сословие»; и, наконец, обширная масса ниже третьего сословия, которую симпатизирующие ей называют «народом», а не симпатизирующие – «чернью». Я все-таки позволю себе называть ее чернью, исходя из того, что эта масса, хотя и составляла большинство населения Франции, но в любом случае не представляла весь народ.

Понятно, что при таком сложном раскладе и войне «всех против всех» постоянно возникали и рушились временные союзы: аристократия вместе с чернью против третьего сословия; третье сословие – вместе с частью аристократии и так далее. А ведь, кроме названных мною «групп по сословиям», были еще «группы по интересам» – «орлеанисты», то есть сторонники герцога Орлеанского; жирондисты; монтаньяры…

Ловкие политики класса Мирабо или Дантона в этой сложной обстановке чувствовали себя как рыба в воде; но бедняга король терял голову, не знал, кого слушать, и к ошибкам правительства усердно добавлял свои собственные. Как сказал в 1787 году Александр-Жан Рюо (в описываемое время настоятель аббатства, а позже деятель революции и член Конвента), «мы склонны думать, что министры – которые то ли не могут призвать короля к рассудку, то ли, теряя надежды насчет хода дел – уже не имеют иного способа совершить большие перемены, как только делать огромные и серьезные глупости. Если такова их цель, то они хорошо нацелились, достигли ее и со временем мы их достойно отблагодарим».

Пока идет борьба между властью и привилегированными, пресловутое «третье сословие» стоит скорее на стороне короля. И потому аристократия ищет себе союзника против буржуазии в лице «черни». Так было, к примеру, в Ренне (столица Бретани), где в январе 1789 года высшее дворянство стало приглашать низшие классы горожан собраться, «чтобы выработать меры для защиты народа от пагубных действий буржуазии». И действительно, явилось более двух тысяч человек – сторонники дворянства (ибо чернь предпочитает дворян буржуазии), начались драки, и через день Ренн охватили волнения. В других провинциях дело обстояло немного иначе, где-то третье сословие шло рука об руку с привилегированными, но волнения распространились по многим провинциям.