Книга Повседневная жизнь Парижа во времена Великой революции - Жорж Ленотр

Говорят, будто новое — хорошо забытое старое.

Недавно я вспомнил об этом, прочитав на книге о Версале, изданной «Молодой гвардией»,[1] имя автора: «Жорж Ленотр». И вот опять новая книга с той же мыслью о новом и старом.

Жорж Ленотр… Кому и о чем говорит это имя сегодня? Пожалуй, только специалист-искусствовед вспомнит, что во времена Людовика XIV был такой декоратор-садовод, обустроивший парк Версаля. Правда, звали его не Жорж, а Андре…

Это конечно же не тот Ленотр. А тот, который писал о Версале и еще о многом другом, был не только не Андре, но и не Жорж, и даже не Ленотр, поскольку его подлинное имя было Теодор Госселен, а «Жорж Ленотр»— псевдоним, который он взял в честь того самого садовода, своего дальнего родственника, заслужив с годами не меньшую известность.

Луи Леон Теодор Госселен родился в 1857 году в Лотарингии, в городке Пепинвилле близ Меца. Рано обнаружив тягу к перу, он начал литературную деятельность с публицистики и в 80-е годы уже сотрудничал в парижской прессе, в частности, в таких известных газетах, как «Тан» и «Фигаро». Но очень скоро определилась та сфера интересов молодого публициста, которая сохранилась до конца его жизни — история. Страстная любовь к историческому документу, умение его разыскать, препарировать и на основании этого воссоздать картину прошлого сделали Ленотра, по его собственному выражению, «репортером истории». Полем его деятельности стала история родной страны и в особенности Великая французская революция, которой посвящено большинство его книг. Книги эти пользовались огромным успехом, число их переизданий в иных случаях измерялось десятками. В чем же заключалась причина этого феномена?

Ленотр оказался одним из родоначальников того довольно распространенного жанра, который обычно называют «малой историей» (petite histoire). Суть этого жанра, всегда имевшего широкую читательскую аудиторию, в свое время определил Проспер Мериме, заметивший как-то, что в истории он признает только анекдоты. Конечно, это гипербола, но какая-то доля истины в ней есть. Анекдот остается анекдотом и к подлинной документированной истории отношения не имеет, но в нем обычно присутствует «изюминка», до которой так лакомы французы (да и не только французы), способная занять, развлечь и увлечь читателя. Если «большая» история определяет генеральные линии в развитии общества, такие как экономика, социальная структура, международные отношения, войны, революции и тому подобные «крупные» проблемы, то «малая» выясняет детали, освещает подробности быта и семейных отношений исторических персонажей, находит необычные повороты и ракурсы, проясняет загадочные обстоятельства, связанные с теми или иными событиями. Вот на подобном подходе к прошлому и специализировался Ленотр, но не как фантазер-беллетрист, а как строгий историк-документалист, отвечающий своей репутацией за каждый приведенный факт. Он обладал поистине уникальной способностью проникать в любую щель, оставленную историей в пространстве и времени, и оттуда, изнутри, вести свой «репортаж», мастерски выделяя главное и умело соединяя частное с целым. Если к этому добавить превосходный литературный стиль, тонкость и ясность анализа и большую общую эрудицию, то причина неизменных успехов «репортера истории» станет совершенно ясна.

В 1910 году вышло собрание сочинений Ленотра в 12 томах, что не остановило его новых разработок, статей и книг. В 1962–1963 годах, уже посмертно, Ленотр оказался одним из главных соавторов престижного многотомника «Звездные часы Французской революции»[2]. Он умер в Париже в 1935 году, овеянный всеобщей любовью и славой, став за два года до смерти «бессмертным»— иначе говоря, членом Французской академии.

В России в конце XIX и начале XX века Ленотр был почти так же популярен, как и у себя на родине. Отрывки из его книг, статьи и рецензии регулярно печатались в толстых журналах, а книги, едва выйдя во Франции, тут же выписывались и покупались русской публикой. Язык не мог служить барьером, поскольку русская интеллигенция, как правило, знала французский язык не хуже родного. К тому же приступали и к переводам, начав с «Революционной Франции». Позднее был подготовлен перевод на русский язык еще одной книги, но обстоятельства, о которых ниже, помешали ее выходу в России[3].

Октябрь 1917 года подвел черту. Советская Россия приняла французского историка недружелюбно, а затем и вовсе превратила в persona non grata. Здесь была двойная причина: во-первых, Ленотр занимался «мелочами», недостойными советской историографии, а во-вторых (и это главное), его «концепция» не совпадала с канонами марксизма-ленинизма. Сочинения Ленотра не были подвергнуты официальному запрету, их выдавали в Ленинской библиотеке, их можно было приобрести у букинистов, но вокруг них установилась плотная завеса молчания. Достаточно отметить, что даже такие фундаментальные издания, как академическая история Французской революции[4] или вышедший уже на грани горбачевской перестройки юбилейный сборник,[5] не упомянули имени Ленотра ни в тексте, ни в обширных библиографических указателях.

Впрочем, учащуюся молодежь 40–50-х годов отнюдь не смущали подобные выпады. Напротив, мы, студенты и аспиранты, повсюду разыскивали работы Ленотра, зачитывались ими, обменивались впечатлениями. Я на свою жалкую стипендию умудрился приобрести и «Революционный Париж», и «Марию Антуанетту», и «Гильотину», и «Барона де Батца» и другие книги Ленотра; они и сегодня украшают одну из моих книжных полок, напоминая о той роли, которую они сыграли в формировании моего интереса к Великой французской революции. Однако с течением времени тяга к Ленотру, как и можно было ожидать, стала уменьшаться и постепенно иссякла. Старые книги, зачитанные до дыр, ветшали и приходили в негодность, новых не прибавлялось, зато появились новые кумиры — Матьез, Собуль, Тюлар, и старик Ленотр стал забываться; учащейся молодежи конца прошлого века он уже неизвестен.