Книга Мальчики для девочек, девочки для мальчиков - Уильям Сароян

Глава 29

Он встал в двенадцать и спустился как раз вовремя, чтобы увидеться с детьми прежде, чем их уложат на тихий час.

Дети были в порядке, их так и распирало от рассказов о приключениях с Мартой, от впечатлений, полученных от игр и от того, как Рози вновь и вновь вылезала из кроватки и выходила в холл и как она не давала Джонни спать и они полночи хохотали.

Он поднял девочку на руки, прижал к себе и вышел с нею в гостиную, раздумывая над тем, как ей сказать, что ему не хотелось бы, чтобы она не спала ночами, но все не мог придумать, как объяснить это так, чтобы запрет был не слабее удовольствия, которое она от подобных шалостей получает, а если дело не в удовольствии, то не слабее ее нужды в них; вообще-то, он давно знал, что, когда мамы и папы нет дома, она вечно норовит вылезти из кроватки и выйти в холл; иногда она это проделывает, даже когда они дома, но когда в доме кто-то чужой, она проделывает это чаще, особенно когда в доме Марта, которая так ее любит, или какие-нибудь другие чернокожие девушки или женщины, всегда к ней очень расположенные и умеющие сидеть в темноте около нее и шепотом с ней разговаривать или тихонько петь, удерживая ее от вылезания из кроватки. Он понимал, что без этого вылезания ей почему-то никак и она все равно будет вылезать, если это будет сходить ей с рук. Некоторые няни пытались с этой ее привычкой бороться, каждая по-своему, но если они шлепали ее, он их увольнял – не потому, что шлепали, а потому, что общение с ней им не было достаточно интересно и они не пытались изыскать способ, как удержать ее одновременно в покое и довольстве.

Сам он так и не понял, что она хотела этим своим выкарабкиванием из постельки сказать, но делать это она начала очень рано, задолго до того, когда в большинстве своем дети вообще научаются карабкаться и лазать, и задолго до того, как у родителей появляется право думать, что малышка может делать это, не подвергая себя опасности; и она действительно частенько падала. Со стуком, который он неоднократно слышал. Потом встанет и заревет – ну точь-в-точь как ее мать, этак испуганно и потрясенно, сердито и разочарованно – и с ревом выходит в холл. А через десять минут снова выкарабкивается и уже не падает. Ведь что-то же она этим хотела сказать! Не могла же она просто так подвергать себя таким испытаниям. За здорово живешь, ни с того ни с сего взять да и променять теплую постельку на холодный холл! Притом что поисками матери это тоже не было: отправившись искать запах матери или близость ее теплого тела, или звук голоса матери, говорящей ей что-нибудь ласковое, едва она все это находила, как тут же ей надоедало; она даже не засыпала на руках у матери. Просто такой у нее был характер: девочка, которая во что бы то ни стало должна снова и снова выкарабкиваться из кроватки, и хоть ты тресни.

В тот раз он тоже не стал ее за это ругать, а только прижался лицом к ее лицу и встал с нею на руках у окна в гостиной. Потом передал дочку Марте, которая помыла ее и раздела. А он сел на кухне и принялся болтать с мальчиком, отвечая на добрую дюжину его вопросов о Боге, а потом, когда Джонни и Рози были уложены в кровать на тихий час, он налил чашку кофе Марте и чашку кофе себе и они стали пить кофе и разговаривать.

– Встает, ну да, – сказала Марта. – Но я говорю, пусть ее. Ну хочется человеку! Зачем ее этого лишать? Я не возражаю.

– Но вы можете предположить, зачем она это делает?

– Да ни за чем. Она активная и очень умненькая девочка, прямо как ее мать. Вы посмотрите, как она на мать похожа!

– Похожа, да; вы тоже это заметили?

– Конечно. Большего сходства я в жизни никогда не видела. Я видела многих деток, но никто из них не был так похож на мать, как она. А мальчик, братец-то каков! В точности ей под стать. Как он с ней замечательно ладит! Никогда таких любящих братьев не видела.

– Да он же бьет ее!

– Вы это называете битьем? Это ерунда. Она в точности как ее мать, а он прямо как вы. Я смотрю на них, слушаю, и у меня теплеет на сердце. Просто улыбаюсь и смеюсь всему, кроме некоторых слов, нехороших слов, которые они говорят, не зная, что слова нехорошие. И говорят их так нежно, так невинно, а главное, так к месту!

– Вы у нас можете остаться подольше?

– Да сколько хотите. С вашими детьми мне одно удовольствие. Езжайте смело. Везите свою красавицу в путешествие. И ни о чем можете не беспокоиться. Ворота там, телефон тут. Я старая учительница воскресной школы, забота о малышах для меня величайшее счастье.

– Если что-то будет вам нужно, пожалуйста, дайте знать. А я пошел – принесу-ка я им мороженого. Знаю, как они его любят.

– А у меня есть мороженое. Вчера под вечер хо дили гулять, купили целый килограмм. Сегодня ближе к вечеру тоже гулять пойдем. У меня все по списку. Все есть. Так что можете смело про детей забыть. Везите вашу красавицу в какое-нибудь красивое местечко, воркуйте и развлекайтесь.

Он спустился по лестнице в подвал посмотреть почту, но ничего нового не пришло. Съездил в банк, положил деньги на счет. Заехал в офис к Берни Перчу и попросил Берни подскочить к их дому, глянуть на него свежим взглядом – сколько за него можно выручить, если со всей обстановкой. Берни сказал, что будет запрашивать двадцать семь пятьсот и позвонит, если проявится реально заинтересованный клиент.

Он купил вечернюю газету и развернул на странице скачек. Восьмой заезд, пожалуй что, выглядел заманчиво: Как-Его-Папа, Перевал Нэнби, Знак Брокера, Морской Летчик, Чудный Светоч, Загребай-Нога, Глупый Доктор, Тиа Хуана и Вэл Зун. Да что тут думать-то! Конечно Как-Его-Папа, но играть он не будет. Не поставит даже двух долларов! Не хочет. Не может. Но ставить, конечно же, имеет смысл именно на эту лошадь. Вряд ли за нее дадут больше чем пять к двум, но что-нибудь дадут. Ну и пусть. Ставить он не будет, точка. И не стал. (В тот же день чуть позже он увидел в отчете, что Как-Его-Папа при шел третьим, проиграв Перевалу Нэнби и Морскому Летчику.)

А он и должен был привезти деньги, подумал он. В особенности потому, что я на него не поставил.

Он поехал домой, поднялся наверх и там обнаружил, что женщина еще только-только проснулась.

– Ой, сколько времени?

– Да так, часика два.

– Можно я еще немножко поваляюсь?

– Да валяйся сколько душе угодно. Дети в порядке. Марта велела мне свозить мою красавицу куда-нибудь в долгое-долгое путешествие.

– Прямо так и сказала?

– Это ее собственные слова.

– Лгунья. Она ненавидит меня.

– Мне почему-то так не кажется.

– Ну, значит, я ее ненавижу. Видеть ее не могу.

– Тем не менее дети под присмотром, и мы можем делать что хотим. Но ты не торопись: мне надо еще ответить на несколько писем.

– Чертова Лукришия. Почему она до сих пор не звонит?

– Потому что спит еще. И будет теперь так много дней. Ну а как насчет твоих праздников?