Книга Варварская любовь - Дэни И. Бехард

Он проснулся. Освещенное окно было украшено ледяными узорами. Он открыл дверь, холод обжег виски и пополз по волосам. Небеса казались слишком прекрасными, луна – тревожно-ясной, полная, но с легким полумесяцем на краю, будто белое чуть расплылось на ярко-синем. Казалось, мир накренился, пустынный, нагой на холоде, расплывчатые ледяные сады выбросили побеги на промокшей стоянке. Он вернулся в дом. На буфете стояла недопитая бутылка бурбона. Он вылил содержимое в раковину и вернулся в постель.

Снова ему снилось болото, месиво безмолвной грязи. Он стоял на коленях и глядел в воду, жаждущий как никогда доселе. Он проснулся, встал, облокотившись на стену. Руки дрожали. Он добрался до ванной. Включил свет. Он давно не брился. Кожа была в рытвинах, старая. Он держался за раковину. Грудь походила на бочку, руки опухли после месяцев непосильного труда. Он смотрел на серьезное крупное лицо. Он убил человека и, может быть, станет, да, наверное, уже стал отцом. И можно ли после этого все еще осознавать себя мальчиком?

Он подошел к двери. Начинался снег. Он поднял трубку и позвонил в полицию. В этот раз ему ответил другой человек, который нашел фамилию Изы. Он был краток и сказал Барту, что перезвонит. Через двадцать минут зазвонил телефон. Теперь человек говорил медленно, с паузами, повторяясь. Барт не отвечал. Человек продиктовал адрес в пригороде Нью-Йорка. Но потом, к удивлению Барта, продолжал говорить. Постепенно Барт сообразил, что речь идет о ребенке.

Он оделся и натянул куртку. Стащил сумки к порогу, над замороженной грязью хрустел лед. Обогреватели в грузовике ревели. Его держала только боль. Сколько раз он мечтал исчезнуть в одно последнее мгновение. На этот раз он вел машину осторожно, догоняя задние огни машин и замедляясь, прежде чем нажать на газ.

Он полагал, что ненавидит себя, или это означало всего лишь ответственность? Все, что требуется от человека в жизни, требуется только потому, что ничего нельзя исправить. Он миновал кладбище, потом вернулся и остановился около ворот. Он не выключил зажигание. Он вылез из машины и пошел между могилами. Под сапогами трещал снег, пустоту ночи он замечал краем глаза. Однажды он сказал Изе, что отца звали Бартелеми, но это была неправда. В день похорон матери он заметил памятник в старой французской части кладбища. На нем было выбито имя Бартелеми. Поскольку он не знал имени отца, то решил, что это – самое подходящее и что его имя должно произойти из этого имени. Может, оно просто ему понравилось. Это была мальчишеская уловка.

Он смутно помнил цветущие деревья и каменное здание. Теперь он их видел на фоне леса. Рука на холоде болела. Растаявший снег обнажил большинство надгробий. Ему не понадобилось много времени, чтобы найти то, что он искал. Эми Белью Грэй. 1951–1976. Он осторожно опустился на эту затерянную, непосещаемую землю. Он подумал об Изе, как о ком-то, кто мог бы его спасти. Он коснулся материнского надгробья. Ей было двадцать пять. Он сосчитал годы. И тогда понял, что ее больше нет.

Виргиния – Луизиана

Февраль 1994

Южная автомагистраль около Вашингтона казалась военизированной внеземной цивилизацией – бетонные стены и заграждения по обочинам, желтое небо, разноцветные огни в туннелях, пригородные объезды, подобные разбегающимся галактикам. Город был жутковато пустынен. Воскресенье. Все улицы с приземистыми домами, похожими на бункеры, выглядели одинаково. Его мечта о старой Америке находилась далеко. Он никогда не был так беззащитен перед болью. Он думал, что он будет тем человеком, сумевшим уничтожить себя.

Старый доктор в больнице все объяснил. Потом были анализы крови и подписание разных бумажек. Слова и шепотки, гулкие коридоры. Несколько часов никто не замечал ни машину, заглохшую на разделительной полосе, ни сугробы, ее остановившие. Годами Барт, пока не сдастся, будет пытаться найти слова, объясняющие все это; он всегда мечтал, чтобы она закрыла глаза и увидела звездное небо. Это чудо, говорил доктор, как все обернулось.

Барту пришлось задержаться, чтобы оформить все бумаги. Впервые он без труда удерживался от пьянства. Медсестры заставили его проводить с ними дни, чтобы он научился. Они же собрали ему сумку, явно волнуясь, не давали уехать, пока не научат всему. В сумке лежали пакеты с детским питанием, книги, одна женщина даже принесла из дому детское автокресло.

Это было чудо, повторил он. Он вспомнил, как Даймондстоун сказал: мы возносимся благодаря несчастьям. Потом он какое-то время ни о чем не думал. В Виргинии он остановился у дома. Дверь не была заперта. От слабого дрожания первых же ступенек остановился как вкопанный. Место было похоже на голый каркас, комнаты ободраны до стропил, голые провода и изоляция. Он думал, что она вернется. Он рискнул прийти сюда в надежде, что найдет что-нибудь принадлежащее ей и он сохранит на память. Но там оказался только конверт в оберточной бумаге из детективного бюро.

Он ехал на юг весь день, останавливаясь, только чтобы смешать детское питание или успокоить то, что не хотело спать или плакало. К вечеру он добрался до места, где потеплело. Он въехал в Луизиану. Он чувствовал, что спокоен, даже крепок. К вечеру он снял комнату в мотеле. Она была спокойным ребенком.

Какое-то время он наблюдал, как она спит, потом вышел наружу. Ночные звуки исходили из болота за шоссе, застоявшийся мрак был подсвечен кругами света. Ему было двадцать шесть. Провода на столбах висели на фоне неба, почти невидимые. Он пересек пустое шоссе. Проехал грузовик, что-то тарахтело в кузове. Он стоял у кромки грязи, на траве, отражение на воде мерцало за деревьями. Он знал это место. Все вдруг стало ясным и простым, это маленькое существо было его частью. Возможно, Даймондстоун и вправду верил, что единственной силой – большей, чем все страдания мира, – является Божья любовь. Барт в этом уже сомневался. Еще один грузовик проехал мимо, накапливая темноту, позволяя ей расплескаться еще сильнее, чем раньше. Мимо проносился влажный воздух. Он подождал еще, просто позволяя себе дышать. Потом вошел в номер и лег спать.

Книга вторая

Часть первая

Квебек

1918–1963

До конца жизни Жоржина помнила свою юность – задумчивость над Библией, ветер с залива и белесый можжевельник, грохочущий лед на камнях речных перекатов. Девочкой она никогда не заходила дальше, чем на пять миль, – ни по суше, где стояли обшитые досками дома, разбросанные между устьем реки и водопадом величиной с амбар, ни по морю, где на миг, короткий, как оптическая иллюзия на ревущем берегу, возникала деревня Джерси. Все это принадлежало ей. Она знала историю, соблазн и порыв, принесший сюда семьи из Гаспези или с близлежащего острова Антикости, первое поселение, когда в шестидесятые годы девятнадцатого века некий капитан Фортин обнаружил у Ридж-Пойнта косяк трески. Название Ривьер-о-Тоннер, любила она уточнить, пошло не от первого водопада, там, где заканчивались домики, а от другого – за три мили в глубь суши, двести футов высотой и с весенним ледоломом, шумного достаточно, чтобы оценить его громоподобность.