Книга Варварская любовь - Дэни И. Бехард

В следующие месяцы жизни в Льюистоне всякий раз, когда хотел сбежать, он пил. Но он постоянно отдавал себе отчет в своих действиях. Он прожигал жизнь так сильно, как никто не мог и предположить, и только благодаря пьянству мог заглушить чувства. Когда появилась беременная Иза, против его воли поднялись смятение и гнев. Ему больно было видеть ее страх. Он понимал, что если признается, что убил Ливона, то она уйдет. Но когда он это сказал, то все еще надеялся, что она останется, хотя выбора ей не оставил. Слишком велик был его гнев.

В утро Рождества он проснулся настолько трезвый, что, дыша, испытывал боль, будто кто-то бил его по груди и жар в горящей ране никак не выходил наружу. Весь день он ожидал, что она вернется. Он чувствовал, что после долгого расставания она на него не претендует, но ребенок-то был его. Вечером, не испытывая желания напиться, он вышел и сел в машину. Он пересек реку Андроскоггин, направляясь к Оберну, потом следовал за грузовиком с цистерной. В окна светили елочные огни, и он вспомнил книжку с картинками, подаренную в детстве, жизнерадостные истории, и как он мечтал об империях, о тех, кто был в ладу с войной, кто находит радость в сражениях. Он хотел быть побежденным, почувствовать, что погибло и исчезло то, что его держит, чем бы оно ни было. Мерзлые летящие листья, редкие машины и несколько прохожих – казалось, все были гонимы какими-то болезненными воспоминаниями. Он остановил машину и закрыл глаза.

В первый раз он усомнился во власти воспоминаний над ним в те зимние вечера, когда солнце садилось слишком рано и мать его купала. Она усаживала его на забитую бельем корзину, раздевала, ее руки и бедра были совсем как страницы книг с цветными картинками. Она прижимала его к животу и мыла. Черная фея Динь-Динь сверкала на груди, линолеум под ногами блестел от влаги. Потом она сажала его на обитую лиловым плюшем крышку унитаза и рисовала по нему мелками из набора для игр в ванной; красные и голубые порезы сначала его пугали, но скоро они превращались в картинки, подобные тем, какими она украсила себя – сердечки, и змеи, и цветы. Потом она вытирала зеркало и держала его на руках, пока зеркало не запотевало снова. Он думал о силе небытия. Смерть матери стала образом его самого в девять лет, образом, возвращающимся теперь по дороге через Средний Запад: глухо жужжащий мебельный грузовик, и за окнами – голубое зимнее убаюкивающее пространство. Он думал о себе, вернее, о ребенке, одиноком ребенке.

Дома Барт набрал виргинский номер Изы. Номер оказался недействителен. Он позвонил в полицию, где его соединили с человеком, сказавшим, что среди жителей города она не числится.

Барт вытащил из-под умывальника бутылку. Нашел «Полароид». Он рассматривал высокие крепкие скулы Изы. Она напоминала ему луизианских креолок.

Он знал, что покидал других слишком легко и научился пренебрегать другими слишком быстро. Даймондстоун говорил ему, что только Бог снимет ношу с его плеч, и Барт в это поверил.

Но потом он просто ушел, потому что любовь привела его к невинности и подвела его к ней слишком близко, и не было больше места, куда требовалось идти в поисках Бога. И все же Даймондстоун, возможно, был прав, когда утверждал, что все желания должны слиться в одно. Возможно, Барт верил в спасение, даже теперь, пока снег принуждал мир к молчанию; он ждал человека, который бы принес в его жизнь смысл.

В середине января пришел теплый фронт, сделав сизое небо голубым, сугробы обнажили щебень и мусор и заполнили улицы грязью и тающим льдом. Он выполнял самую тяжелую работу на трелевке. Когда он сказал, что деньги Ливона украли, он соврал. Большую часть он потратил на грузовик и съем квартиры, пропил в баре, а остальное проиграл в карты на одной вечеринке. Зы, кузен, которого он не видел годами, подпоил его во время игры и заставил говорить об отце. На следующее утро Барт подсчитал остаток. Он подумывал о том, чтобы сбежать, не уплатив за квартиру. Вместо этого он попросил Зы найти ему работу и через несколько дней уже вышел. В его обязанности входило крепить тяжеленную цепь к пням и деревьям или подносить тяжести рабочим, хотя большую часть времени он просто стоял на морозе и ждал.

Когда стаял снег, все в трелевочном парке уже были сыты работой по горло, земля обнажилась, они работали по колено в грязи. Потом в пятницу по радио объявили о заморозках, ожидалось до минус сорока. Арктический фронт и чистое небо, сказал диктор, при всей этой воде Мэн может стать самым большим катком в США. Барт уже не помнил время года с грязью, запах земли, теплый ветер издалека, то, как чихал от солнечного света. Мать всегда смеялась, когда он, топоча, забегал в дом. Он подумал об Изе и о ребенке. Он еле сдерживал ненависть к самому себе. Он чувствовал, что мог бы связать тягачи цепью и стянуть лес и холмы, как простыню, с кровати. В обеденный перерыв он вытащил из-под сиденья грузовика бутылку.

Позднее, дотащив цепь до дерева, он крикнул водителю, что можно тянуть, прежде чем успел убрать руки. Звенья цепи раздавили кончики двух пальцев. Он заорал, собрались люди, и он ударил водителя; тот извинялся, но уверял, что Барт сам виноват. Бригадир послал Барта в госпиталь и попросил не возвращаться, когда закончится оплата по страховке. Кончики пальцев с ногтями ампутировали, слишком серьезное увечье. Когда он парковал машину возле дома, Мигель сидел на ступеньках.

Ты поранился?

Да уж, но это чепуха. Барт сообразил, что его выдала бледность.

Такое случалось и с отцом. Много раз. Наверное, это нормально, если работаешь с машинами.

Наверное. Как продвигается книжка?

Нормально. Если не считать, что родители ссорятся.

А.

Где ваша жена? Она рожает в больнице?

Нет. Поехала навестить родню.

Дома Барт не принял болеутоляющее и не пил. Пальцы пульсировали. По резинке трусов собрался пот. Он сел и отдался боли, нерв был точно оголенный провод под током. Словно в руке скопились все известные ему чувства.

Впервые желание бросить пить возникло у него в Национальном парке около Натчиточеса. Тогда Барт с неделю спал под столом для пикника. Он уже забыл, каково так жить. Ему хотелось разорвать все в клочья, надеть свежую одежду, поесть, лечь и заснуть, начать все сначала. Он хотел пробудиться от такой жизни и все обдумать. Всегда ли он боялся действовать? Он знал, как легко эмоции затмевают рассудок.

Барт встал и принялся упаковывать вещи. Он отправится в Виргинию и отыщет Изу. Он взял «Полароид» и в шкафу натолкнулся на сумку. Там лежала тетрадь Изы и старые документы. Джуд Уайт. Даже по фото паспортного формата Барт мог судить о размерах этого человека, плоское лицо, вытаращенные глаза, бессмысленные и могущественно-невинные, некто, кто не мог быть иным. Барт почувствовал, что устал. Ему надо лечь. Уродство этого человека прожгло его и наполнило печалью, беспомощностью перед неотвратимостью их жизней.

Во сне он метался, и снилось ему болото, грязь, которую он ощущал до самого дна. Он знал, что в окружающей его ночи присутствовал кто-то еще, и сначала решил, что это Даймондстоун. Но присутствие этого кого-то обладало притяжением, которое ребенок ощущает рядом со взрослым. Он не мог двинуться и ждал, вспоминая во сне отца, неизменное воспоминание все эти годы – огромный человек, смотрящий на него с другой стороны улицы. Он хотел убежать, нырнуть в темную воду.