Книга Клеопатра - Фаина Гримберг

Вдруг пошёл дождь

Среди дня

Вдруг пошёл дождь

Мокрая улица...

И вода.

И — никого...

Я помню это унижение,

которое причинили мне

мои враги!

И моя ложь идёт вперёд.

И какая-то война

всё время идёт в моём сердце... [31]

* * *

Ни Авла Габиния, ни Марка Антония Маргарита не запомнила. Вернее всего, она их и не видела... Отец ей солгал но потом он ей говорил, что солгал ей, потому что не хотел тревожить её, тогда больную. Он солгал ей, будто римляне уехали. Авл Габиний, будущий проконсул Сирии, оставил в Египте часть своего войска. Считалось, что римляне должны быть защитой для царя Птолемея Авлета и его наследников... Александрия, в свою очередь, должна была содержать этот римский гарнизон...

Птолемей Авлет приказал казнить не всех друзей Вероники. Многие из них, и Филодем в их числе, покаялись и были прощены царём. Птолемей Авлет объявил свои «декреты человеколюбия», то есть эти самые «Филантропа», то есть простагмы, провозгласив амнистию всем сторонникам Вероники, но кроме тех, разумеется, которые были сразу казнены. Также были прощены недоимки мелким землевладельцам, а налоги полагалось взимать в течение года сниженными. Смута в Александрии отозвалась в далёких провинциях, где плохо представляли себе обоснованность прав Птолемея Авлета на египетский престол, равно как и обоснованность прав его старшей дочери Вероники, но тем не менее вспыхнуло несколько стихийных, что называется, восстаний, которые Птолемею удалось остановить именно посредством обнародования простагм, объявляющих о снижении налогов. Также были дарованы новые льготы старинным египетским храмам и жрецам, в особенности потомкам древних жреческих родов. Увеличена была оплата службы воинам из числа египетских аборигенов. На стенах домов появились надписи о благодетельности правительственных мероприятий, о величии и мощи Птолемеев, проявлявших и продолжающих проявлять снисходительность и внимание к простым людям, занятым тяжёлым трудом. Постоянно подчёркивалось, что меры, принимаемые правительством, продиктованы заботой о подданных. Римский гарнизон разместили неподалёку от Асьюта, куда доставляли припасы, а также устроили несколько домов, где содержались продажные женщины. В сущности, царь с большим удовольствием отослал бы этих солдат назад в Рим, но вот этого никак нельзя было совершить, потому что Птолемей Авлет оказался связан с Римом некоторыми кабальными обязательствами, то есть вернее, оказался связан Римом. Но об этих обязательствах отец не говорил своей старшей дочери, то есть той, которая теперь осталась старшей, Клеопатре-Маргарите. Она не знала об этих обязательствах. Зато теперь Маргарита и Арсиноя-Кама хорошо понимали, что у них есть мачеха, царица Татида. Птолемей, всегда меланхоличный, всегда с этим глубоким и чрезвычайно печальным взглядом мученика, лавировал между так называемой египетской партией, то есть партией родичей Татиды, и своими греко-македонскими и сирийскими приближенными, словно большое толстое морское животное, какой-нибудь Тритон с рыбьим хвостом вместо ног, сын Посейдона, неуклюжий на суше, но ловко вьющийся жирным телом и бьющий хвостом рыбы в морской воде. Птолемей часто совещался с братом Татиды, призывая на эти интимные собрания также и Потина и Теодота. Царь фактически сумел убедить этих людей в своей почти полной зависимости от них. В то же время он осторожно внушал им, что эту зависимость следует всячески скрывать, для того чтобы влияние египетской партии не раздражало александрийцев. Кроме того, он давал им понять, что в будущем, когда власть перейдёт к его старшему сыну, Египет может стать уже совершенно египетским! И они были достаточно умны, чтобы понимать полную для них бесполезность преждевременной смерти царя Птолемея Авлета, который и без того частенько прихварывал и несколько раз даже был тяжело болен.

Теперь, после возвращения царя в Александрию, торжественные приёмы устраивались в положенные издавна дни. В парадном зале принимали придворных и представителей провинциальной знати. Царь и царица сидели на парадном троне. Птолемей одет бывал в традиционный наряд диадоха — полководца-преемника великого Александра — пурпурное одеяние и серебряная диадема. А рядом с ним Татида — живое повторение супруги какого-нибудь славного фараона — длинное платье с бахромчатыми рукавами, золотой венец поверх пышного парика. Птолемей наново ввёл и давний египетский обычай явления правителя с семьёй на особом балконе.

Татида оставалась непроницаемой, как всегда. Нельзя было понять, о чём она думает, чего хочет. Ни малейшей враждебности к Маргарите и Каме она не проявляла, но, естественно, держала себя величественно, как единственная супруга царя и мать наследников престола. Когда Маргарита совершенно поправилась от своей болезни, она должна была явиться в парадный зал, таково было приказание царя. Хармиане было передано, чтобы царевну одели в строгий греческий костюм, то есть, в сущности, македонский, — белый пеплос поверх широкого хитона, льняного тонкого, ярко-жёлтого, строгий узел волос на затылке, открытый лоб, никаких серёг и ожерелий. Младший принц появлялся в парадном зале, обутый в македонские военные сапожки, а на груди старшего мальчика Птолемея красовалось традиционное фараоново широкое ожерелье из тонких золотых пластин. Приёмы эти для Маргариты сразу сделались мучением. По правую руку от тронного кресла царя и царицы сидели мальчики. Слева помещалось кресло для царевны Клеопатры. Она невольно искала взглядом Каму. И не находила. Камы-Арсинои не бывало в парадной зале и на парадном балконе. Маргарита не решалась прийти в покои сестры. Спустя дней десять после своего выздоровления Маргарита через Хармиану попросила отца об аудиенции. Царь принял её в своём рабочем кабинете. Его лицо выразило радость, хотя глаза смотрели печально. Маргарита чувствовала его парадоксально родным, близким... Она старалась говорить спокойно. Сказала честно, призналась, что боится родичей Татиды. Отец принялся жестикулировать, уверенно, несколько снисходительно убеждал её, что боится она напрасно...

— Тебе нечего бояться! Всё будет хорошо. Я позабочусь. Только верь мне. У тебя всё будет. Я сделаю тебе много подарков...

Она ждала его молчания. Он понял, что она ждёт его молчания, замолчал, ждал... Она спросила, почему Арсиноя не появляется на официальных приёмах...

— Ты не должна думать об этом. Я позабочусь и о ней. Я знаю, что я делаю! Слишком долго было бы объяснять...

Конечно, она знала, что он ничего не станет объяснять ей, и потому не просила объяснений. Было понятно, что Арсиноя унижена. И надо было нарочно не приходить в парадный зал! Но Маргарита приходила, хотя собственное слабоволие было ей противно, и она не могла принудить себя говорить с Арсиноей...