Книга Адам и Ева - Камиль Лемонье

Ева, подобно пастушке, сплетала льняные нити моих дней. Она вела мою радость плясать на солнце. И несла в своих руках новорожденного ягненка. Я всю жизнь мою как бы устремлял в крошечный источник ее существа. То был сам источник быта, свежий и светлый, как в утро мира. То была бесхитростная грация маленькой женщины-ребенка из Эдема. Я видел, как в ней отражался сам бог сквозь деревья, листву и ручей. В мировом порядке женщина есть самый чистый страж инстинктивной и первозданной жизни, а инстинкт настолько выше мышления, насколько небо выше земли. Ева была всегда святой красотой нужной животной твари, которая отдается поцелую и рождает детей. Ее груди и руно являлись как бы символом ее назначения. Каждая ямочка на ее коже есть чаша, в которой зреет мужественная любовь. Ее невинный крик подобен крику лани и грозному вою львицы.

Наши развлечения были незатейливы и просты, как у пастухов. Мы плясали по вечерам на цветущих лужайках. Или я пригубливал свирель, и Ева с Ели танцевали. Он изящно выгибал свои ножки и внимал ритму и ладу звуков. И Ева и он в этот сладостный час поднимали и опускали свои белые ноги, приминая цветы, как при сборе винограда. Ели был наг. Легкая ткань развевалась вокруг Евы, и, подобные двум гроздям, упавшим на землю, спали на травке среди порывов танца Авель и Стелла. Разнеженные музыкой степенно приближались осел с коровой, облизывая братски друг друга по гладкой шерсти языками. Эта лесная радость и шум веселья согласовались с безмолвной природой, с молодым сияньем луны, со сладостной истомой летней ночи.

И ни Ева, ни я не скрывали наших желаний. Она уходила под деревья и там расточала мне свою телесную любовь. Она дарила мне свою сладостную плоть, жгучую мякоть и пламенный сок своего существа.

Тело соединяется с телом в таком же несказанном таинстве общенья, как преломление хлеба жизни, и губы сжимаются неясной судорогой, в которой слышен лепет и биенье всего младенческого человечества мира. И тогда мне казалось, что я постиг глубокий смысл таинства брака. Я расточал жизнь, словно творил сверх человеческой жертвы.

То было божественной агонией страстных и страстных чувств, словно я воистину приносил себя в жертву с всею моей силой и кровью мужчины.

Все безумие вечности, вся бесконечность поколений проносились в один смертный и сладостный миг, разделенный надвое бездной.

И я переставал жить, – я лежал в забытье на мягкой и жаркой груди Евы, медленно воскресая от смерти, подобно тому, как за мигом любви рождается дитя. Любовь! Любовь! Разве любовь не есть переход от смерти к жизни и бесконечное возрождение?

Любовь моя к Еве никогда не ослабевала. Когда кончалось кормленье грудью, Ева воспламенялась любовью и приходила ко мне поведать о своей любви. И любовь наша никогда не оскудевала. Зори и ночи были празднеством нашей нежности и ласки. Я приходил к ней, как юный король, и облекался в пышную мантию ее волос.

Однажды, когда с нами были Авель и Стелла, Ева распустила свое золотое и шелковое руно, и крупный капли дождя рассыпались по земле. Мы были под пологом ее волос, как в шалаше. О, с каким безумием ласкал я знойную ночь ее волос. Они растекались потоком румяной реки. Они переплетали тяжелыми и гибкими кольцами мои руки и шею. Я брал их пряди в руки, перебирал волосок за волоском и глядел, словно сквозь листву деревьев, сквозь их нити на солнце, от которого их ткань переливалась кровью багрянца. И я, прерывисто дыша, внимал крохотным биением ее сердца, созвучным струям соков в глубине ее существа, благоуханью ее плоти, распустившейся подобно плоду, и был, как хмельной, припавший к бочонку с вином.

Любовь ее наполняла меня благоговейным чувством. Казалось, в моей Еве жила сама душа земли спокон веков. Я был, как разбухшая от дождя мезга деревьев, как пламя и соки подземных недр и алая кровь металлов. И сам я был как бы очувствленной землей, ставшей влагой – сознанием вселенной, подобно тому, как ясное стекло, отражающее свет зари, создано из песка и извести. Да, я это испытывал с великим трепетом всей жизни, разлитой во мне. Когда целовал Еву в глаза, я целовал прелесть дня, румяные волны ветра, зеленый шелест листвы, отражавшейся в них. Ее дыхание было воздухом лесов, благоуханьем цветов и плодов, слитых с теплотой ее тела. Но я не мог бы ответить, – почему ее существо и мое казались мне одним и тем же существом земли и растений. Мы были наги среди природы, мы были так близки к ней, что составляли одно общее в жизни. И знали только одно это.

Ева ступала за мной под сеткой ветвей. Тот, кто любит в мертвом сумраке алькова, – стыдится самого себя, словно нарушает божественное уединение любви. Но мы любили среди птиц в шепоте леса, мы были перед лицом бога, как первобытные, непорочные существа.

Сердце мое билось биениями земли. На наши головы падали благоуханные хлопья цветов. Свет был подобен нашим лучезарным, порхающим вокруг нас, душам жизни, сопряженным в далекой высоте небытия, в зиждительном огне мира.

Тихо приближались к нам по зеленым тропам осел и корова. Они не удалялись, но также проникались простотой бесхитростной любви.

По краям лужаек играли веселые группы семейств. Лай собак не пугал простодушного зайца, сидевшего на корточках среди опушки. И сами псы, казалось, вернулись к благодати бытия. Поклявшись никогда не проливать крови, я был вознагражден за то доверием покорных тварей.

Всякая жизнь божественна и чудесна. У всех созданий одни телесные страданья и радости, и сосцы матерей одинаково питают детенышей зверей и людских младенцев.

В ясную пору утра косули и кабарги подходили к порогу нашего жилища. Ева бросала им отруби. И они удалялись в глубокую чащу. Напевая, рассеивая перед собою хлеб, Ева очаровывала пернатых созданий.

Яйца, сыр, хлеб, плоды и овощи составляли нашу сладостную, как наша алчба, пищу. Она как бы вызывала в нас чувство общения с природой. Для нас цвела яблоня, слива, шиповник, барбарис, и, вслед за цветами, на ветках появлялись круглые, румяные плоды, набухшие от свежего сока. Из уст в уста передавали мы друг другу их тающую мякоть. Мне так нравилось, когда сок орошал губы Евы! Он перемешивался с ароматом и сладостью всего ее существа. И дети, как и мы, братски вкушали те же плоды. За то, что мы внимали обетам природы, нам было дано вкусить легчайшую и гармоничную жизнь, которая была нам неведома в ту пору, когда мы пребывали в состоянии дикой ярости. Неистовые порывы смягчились в нас. Жгучесть крови умерилась. И, живя в мире с самими собой и окружавшими нас тварями, мы обладали невинными и счастливыми ощущениями.

Глава 34

Явился человек. Человек вступил в Эдем. Он был прекрасен и юн. Почему же я не почувствовал того же, что и в тот раз, когда старец перешел границы леса? Я поглядел на Еву. Она не была смущена, однако, со вниманием рассматривала незнакомца. Мы умели теперь ценить человека за то, что он на самом деле представлял, но не за то, чем старался казаться. Спесивая походка, надменный вид – ничто рядом с самим внутренним человеком, который направляет свои шаги и принимает вид, согласно внутренним движениям своего существа.

Этот новый человек знал многие и прекрасные мастерства. Он вместе с братьями строил мощные плотины. Целое море стояло взаперти за железными вратами. Но вот они открывались, и море разливалось плавно и тихо.