Книга Адам и Ева - Камиль Лемонье

Уединение влагает в сердце странные и торжественные речи. Люди не могут понять их, но деревья и небо внимают им. И вот, совершив это простое и прекрасное деянье, мы прославили его радостной и искренней пляской. Наши игры стали обрядами. Мы совершали их в честь ежедневной работы, в честь памятных деяний и благостей судьбы. Мы праздновали жизнь, как святой труд, дарованный всем существам. И чудесная гармония венчала наши часы с жизнью метеоров, произрастанием созданий и созреванием плодов. Хлеб приходит после жатвы, виноградный сок – после сбора винограда, отдых – вслед за дневной работой. И мы возносили благодарность природе.

Ева была хранительницей огня. Она заведовала стиркой, шитьем одежды и пищей. Королевской грации полны скромные движения тех, что прядут, стирают белье, пекут хлеб, сеют жизнь, и всякая вещь по тому, что она производит, полна благородства. Ход вселенского бытия сочетается с порядком и гармонией жилища. Пламя, что золотит тесто, заквашенное мирными руками, – подобно солнцу, что позлащает спелую жатву. И, ради белой трапезы, в славу и честь суровых и милых лиц, весна разливает молочный аромат крапивы и одуванчиков, а лето услащает свежий тор малины, и осень наводить румяна на груши и яблоки. Уста, вкушающие плод – также сладостны, как и уста, дарящие поцелуй, и все деяния жизни обладают красотой религии и необходимы для творчества и совершенствования мира. Мне думалось: в тот день, когда природа и жизнь будут прославлены чуткими и проницательными людьми, не будут воздвигаться храмы, а истинным домом вечного бога станет лес, равнина, берега морей.

Я накосил крапивы, пригодной для пряжи, положил ее мокнуть в яму и натрепал ее. А Ева вслед за тем напряла гибкой и крепкой, как конопля, нитки. Она была хорошей служанкой, в истинном смысле.

Впору, когда Ева перестала кормить грудью Авеля, мы отправились однажды с нею под листву деревьев. Золотистый дрозд снова пел, и я испил жизнь у ее груди, которую она отняла от губ ребенка.

Звездная ночь сияла сквозь оголенные ветви. Все небо мигало дрожью лихорадки и обоготворенья, словно перед божественным откровеньем. Необъятным трепетом, рожденным из озаренных светом глубин, обдало нас. Подняв голову, я указал ей на плотные и шероховатые сучья бука, которые свисали над нами. Сквозь эти сучья, как сквозь сплетенное из ивы решето, сыпались, подобно зернам, звезды. Необъятный, головокружительный свод неба вздрагивал сквозь эти древесные ребра. И я под этим сводом оголенных деревьев, трепетавшим далеким светом планет, увидел внезапно, как родился чей-то лик. Странным голосом промолвил я Еве.

– Не есть ли этот костяк, сквозь ребра которого видно, как сквозь ветви бука, зерна звезд, необычайный символ нечто тленного в нашем существе и воскресного в необъятной вечности миров. Смерть, быть может, есть лишь чудесные врата дня сквозь древо с опавшими листьями.

При этом слов нас обдало сверхъестественным восторгом: мне показалось, я увидел разверстую в бесконечности жизнь. Я сжал в моих объятиях Еву, словно маленькое тельце, которое станет одной только тенью и исчезнет. Наши души в голубом дуновенье ночи искали друг друга на устах. Я ей тихо промолвил:

– Пусть этот божественный час, о мой друг, бессмертно воплотится!

И мы теперь, как метеоры, трепетали дрожью лихорадки и обоготворения. Великая волна жизни обдала нас, когда на нас струился звездный дождь. То была ночь метеоритов из группы Льва. Созвездия вертелись, как пламенные колеса. Скошенные копны лилий и барвинок сыпались снопами из небесных садов. Судорожно трепетали миры. И с одной древней звезды, казалось, сошла душа и возродилась в нашей животворной любви. Дитя, зачатое в этот божественный час любви, было девочкой и, в память той звезды, получило имя – Стелла.

Глава 33

Ты, Ева, – прозрачный, светлый ключ. Я склоняюсь над твоим существом. Оно полно сладости, как водоросли, что развевает ветер, словно гриву. Каждое мгновенье из тебя родится красота, а ты не ведаешь ее. Твои душевные движения подобны серебристым пузырькам, что подымаются из глубин вод, и не знает ручей, что все облака зависят от него, и он спадает каплями дождя. Ты – мой дикий шиповник, и при каждом движении твоих рук расцветает цветок сербалины.

Я был Адамом с трепетавшими устами, с жаркой мольбою любви, Адамом, озаренным восторгом от расцвета маленькой женской души! О, моя Ева была чрезвычайным чудом в своей девственной свежести маленького существа рядом со мною, мохнатым буком. Каждый волосок ее состоял из шелковистой, гибкой плоти прежних Ев и был душой ребенка, который жил и дышал, подобно всему существу Евы. Разве все ее чуткие, тонкие, как волокна нервов, волосы не были нитями ткани вечности наподобие покровов колыбели, или древних плащаниц? Бог мой, эти чудные волосы и все существо моей Евы с ее коленями и маленькими персями, с ее чудной, сокровенной любовью покоились в моей ладони, словно я зачерпнул у берега реки горсть воды, чтобы утолить мою жажду, и в этой горсти влаги таилось быте реки. То была сама плоть Евы в ее бесконечном возрождении, подобная луне и месяцам, такая же свежая и подвижная, как ручьи и источники, сладостная и блестящая, как плоды прекрасного сада и цветы расцветшего луга. Аромат вина и фосфора поднимался от нее подобно тому, как пахнет в погребе сок раздавленного винограда. Она была близ меня, словно самая большая часть меня, и несла мне в дар свое тело, готовая всегда принести мне жертву своей любви, а я неустанно звал ее моею жизнью. Она была такой же жизнью, как земля, ручьи и птицы. Поступки ее были непроизвольны и непосредственны, подобно тому, как течет река, дует ветер и вырастает сладкий плод. Она была самою жизнью природы с ее бесшумным потоком растительных соков, с грацией скачущих белок и коз, со всей неведомой и изначальной тайной, в силу которой мерный круговорот мира как бы воплощается в зернышке животворящей пыли, не ведущей великого движенья.

Она была таким же маленьким, первобытным и божественным животным твореньем, как простой, незатейливый росток в саду жизни. Воля, пребывающая в нас, творит ради нас, и все, что задумывается совершить, – не подвигает нас ближе к цели. Когда Ева что-либо задумывала, она тот час же и совершала. Ее мысль выливалась уже осуществленной из глубины ее существа. Она была самою непосредственностью чувства в своей врожденной непроизвольности, сама удивлялась тому, что что-то совершила, словно не думала об этом раньше. Никто не указал ручью его русла и пути. Он свергается с гор. Ему не нужно внимать себе. Он разливается по равнине. И я думал, глядя на ее деятельную и согласную с природой жизнь:

– Все, что ты непроизвольно совершишь – будет актом любви, подобно зачатию и рождению ребенка. Горе тому, кто размышляет, желая совершить прекрасное и правдивое деянье! Он как бы стоит на пороге дома, но от порыва ветра внезапно захлопывается дверь, и вот входит новый человек. Мужественен тот, кто не озирается назад!

Этот благодатный урок преподала мне Ева.

Если бы я высказал это другим или просто стал хвалить милую невинность Евы, на меня все стали бы указывать пальцем, как на безумца. Всегда бывает такой, как я, безумец, выходящий из леса на равнину, наигрывая на дудке наивные песни, а возле колодцев стоят старые женщины, девушки и юноши и глядят на него, усмехаясь. Только птичек, крохотных птиц трогают его песни. Он чарует ягнят, и даже вол перестает, рыча, взрывать копытом землю. Но поселяне не внемлют безумцу-музыканту. Проходит долгое время, он снова минует колодец, и новые люди стоят там ныне, наигрывая те же наивные песни на флейтах, ибо не единое зернышко хлеба, не единый звук уст никогда не пропадают, нужно только уметь подождать. Но настанет день, когда все увидят, что пастушка, плетущая нить кудели, ведя пастись стада на луг, – ближе к красоте, чем все принцессы в мире.