Книга Секс в большом искусстве, или Как охмурить гения - Элисон Пейс

Галерея Смита располагалась во дворе тихого квартала, где в основном преобладали жилые дома и ресторанчики, — не в таком окружении мы обычно представляем себе моднейшую галерею современного искусства. Слава Гранта Смита как новатора последовала за ним и в Рим. Всех интересовало, что он будет выставлять, и в просторной галерее с маленькой апельсиновой рощей позади здания всегда было людно.

За день до открытия нашей экспозиции в галерее я занималась подготовкой и размещением скульптур, когда краем глаза заметила приближающееся ало-желтое пятно. Йен вернулся, и как раз вовремя, чтобы помочь с установкой. Первым делом он подошел ко мне спросить, как прошла вторая неделя в Риме. Я ответила — восхитительно и с энтузиазмом отрапортовала о ходе выставки. С некоторым опозданием до меня дошло: Йен справился о том, как мне понравился Рим, а не о выставке. Значит, работа для него — это не все? Как там он говорил в самолете — любые полученные впечатления и перенесенные эмоции отражаются и преломляются в творчестве? Приятно было убедиться, что Йена интересуют не только продажи его скульптур.

— Йен! Как приятно видеть вас снова! — воскликнул Грант Смит, вынырнув откуда-то из служебного помещения. Он носил очки в черной оправе, в точности как у Йена, и придерживался примерно тех же модных тенденций, правда, не столь смелых. Мужчины обменялись рукопожатием. Они общались запросто, сразу становилось ясно — эти двое знают друг друга много лет и питают взаимную симпатию. — Нет, нет, мы закрываемся каждый день с двух до пяти, — ответил Грант на вопрос Йена.

— А до какого часа открыты?

— До шести, — ответил Грант, подмигнув с улыбкой двум подлинным энтузиастам, попрощался и ушел.

Мне он нравился. Я хотела бы с ним работать. Может, переехать в Рим, избавиться от кошки и навсегда поселиться в крошечной, прокуренной, но такой уютной и милой комнатке в Трастевере? Можно было бы ходить в галерею пешком каждый день мимо рыночных лотков, заполнявших площадь, куда вела моя улица, и подружиться с компанией, которая каждый вечер собирается в «Омбре россо», пить вино и веселиться…

Итак, Йен вернулся, и у меня появилась компания для походов в рестораны и кафе. К списку достопримечательностей Рима добавились долгие беззаботные ленчи. Однажды вечером, когда после ужина с салатом из цикория и фенхеля и феттучини с трюфельным маслом мы сидели, смакуя «лимонселло» в окружении лимонно-желтых стен, Йен впервые спросил меня о Джеке.

— Вы по-прежнему встречаетесь с тем высоким техасцем, который иногда появлялся на открытии выставок, Джеком, кажется? — спросил он небрежно.

При упоминании имени Джека внутри у меня что-то сжалось. Я на секунду замерла, пережидая болезненное ощущение, — кстати, оно прошло гораздо быстрее, чем раньше, — и взглянула на Йена: мне вдруг захотелось рассказать обо всем, что случилось, попутно объяснив, почему я ненавижу маргаритки.

— Да, его звали… зовут Джек, — подтвердила я. — Мы больше не встречаемся.

— О-о? — полувопросительно откликнулся Йен.

— У нас ничего не получилось, — сказала я вместо «он разбил мне сердце на мелкие осколки». Ни к чему Йену знать, что после маргариток я решила: видимо, не всем суждено встретить свою любовь.

— Это тяжело. — Йен сказал это с такой интонацией и выражением глаз, что на долю секунды я испугалась, уж не произнесла ли последнюю фразу вслух.

— А вы сами? Нашли свою половинку или пока в поиске? — непринужденно поинтересовалась я, стараясь увести разговор от своей персоны и гадая, проговорится ли Йен о мерзавках-пиарщицах, признается ли, с кем все-таки у него был роман — с блондинкой или ее подругой, а может, с красавицей с сексуальным придыханием — Кариной Кратц? Но прежде чем Йен заговорил, я уже знала, что не услышу пикантных признаний, — он слишком скромен.

— Не знаю, Джейн, — ответил Йен, большим пальцем двигая вилку по столу. — Может, я зациклен на работе или слишком много занимаюсь анализом… У меня привычка концентрироваться на предмете, препарировать, разнимать на части, пока он не перестанет быть тем, чем казался вначале. Мне нравится думать, что когда я встречу свою судьбу, над нами не будет висеть вечная угроза расставания, а проблемы, разделяющие людей, в нашем случае станут бессильны. До сих пор ни один мой роман не длился дольше года. Как будет дальше, как пойдет — не представляю.

Значит, даже Йен, добившийся всемирного признания и завидного успеха, сталкивался с болью, разочарованием, крушением надежд? Мой случай не уникален… Не представляю, как Йен наносит роман на миллиметровую бумагу, расчерчивает до мелочей и анализирует. Но даже если так — что в этом ужасного?

— Найти свое счастье очень непросто, но вам обязательно повезет, — сказала я то, что окружающие в свое время говорили мне. — Вы встретите хорошую девушку и долгие годы проживете в любви и согласии.

— Да, я и сам хочу так думать. Кстати, забавное совпадение: я видел у вас «Грозовой перевал», так вот, в романе есть строчка, которую я знаю наизусть, и сейчас она мне кажется на редкость подходящей.

— Правда? — удивилась я.

Огонек веселья промелькнул в глазах Йена.

— Да. Дайте-ка вспомнить, — сказал он и, помолчав, начал: — Не знаю, откуда точно фраза, вероятно, она где-то вначале. Мистер Локвуд говорит с Нелли о местных болотах и произносит: «Мне теперь понятно, что жизнь в глуши может стать желанной, а еще недавно я не поверил бы, что можно добровольно прожить целый год на одном месте»[22].

Очень хотелось уставиться на Йена долгим, понимающим взглядом, несколько раз истово кивнуть и воскликнуть: «Золотые слова, точнее не скажешь!» Но я брякнула:

— Это вы к чему?

— Не поняли? — спросил Йен.

— Пожалуй, нет.

— Ничего, это я так, — сказал он, слегка покраснев. — Просто во мне застряла эта строчка как открытие, что есть кто-то или что-то, способный все изменить, развеять сомнения, заставить вновь поверить в… — Он замолчал.

Мне страстно захотелось, чтобы Йен нашел все, что ищет и о чем мечтает.

— Йен, вы встретите свою мечту. Я желаю этого всем сердцем, — негромко сказала я.

— Может быть, может быть, — подмигнул мне он. — Надеюсь, вы окажетесь правы и я встречу ту, счастливая жизнь с которой продлится больше года. Может, и я когда-нибудь отыщу свои болота…

Вечером перед сном, под пристальным, обвиняющим взглядом Лючии я листала «Грозовой перевал», просматривая диалоги Нелли и мистера Локвуда, пока не нашла нужную строку.

«Мне теперь понятно, что жизнь в глуши может стать желанной…»

Меня не удивило, что Йен привел цитату безукоризненно точно.

Отъезд скульптора на следующий день напомнил о суровой реальности — осталась всего неделя в Риме. Время пролетело моментально. Не успела я и глазом моргнуть, как настала минута попрощаться с Лючией, в последний раз запереть дверь и спуститься на сорок скользких ступенек.