Книга Первая труба к бою против чудовищного строя женщин - Эрик МакКормак

– Я был знаком с твоей тетей Лиззи. Она некоторое время жила с твоей мамой после твоего рождения. Очень приятная была женщина. – И снова откашлялся. – Я слышал о ней. Читал в газетах. Грустная история. – Он поднялся с таким видом, словно собирался уйти. Но потом все же сказал то, что хотел. – Я был очень привязан к твоей матери. Очень привязан. Я обещал ей позаботиться о тебе, если ты не приживешься у тети. Теперь я решил уехать за границу и практиковать там. В Канаду, скорее всего. Я буду поддерживать связь с тобой. Когда твое пребывание здесь закончится или когда ты пожелаешь, можешь в любой момент приехать ко мне. Если захочешь. Не сомневайся.

Перед уходом он сказал еще вот что:

– Кстати, недавно один человек спрашивал меня о тебе. Моряк по имени Гарри Грин. Он писал, что вы познакомились во время рейса на остров Святого Иуды и хотел узнать твой нынешний адрес. Разумеется, я сообщил ему.

Он торопливо пожал мне руку и ушел, ничего больше не говоря.

Ненадолго я остался в приемной один. Я знал, что доктор Гиффен любил мою мать и пекся о моих интересах, но принимать его приглашение я не собирался. Я бы предпочел навеки остаться в «Доме Милосердия», где не приходилось ломать себе голову, подыскивая, что бы еще сказать собеседнику, и где – если не считать сокрушавшего меня порой смутного и страшного предчувствия, – день за днем проходил без усилия и напряжения.

Обещанный визит Гарри Грина так и не состоялся. Протекали недели. Месяцы. Он так и не приехал.

Когда мне сравнялось шестнадцать, пребывание в «Доме Милосердия» закончилось. Отбыл я без всякой помпы, как и предписывала основательница, сестра Юстиция. После завтрака я упаковал казенную матерчатую сумку. Если б сестра Роза вышла попрощаться, это было бы проявлением слабости, а потому она поручила другой сестре проводить меня – в полном молчании, до конца подъездной дорожки. Когда прибыл автобус, монахиня пожала мне руку и пожелала удачи. И на этом все. Автобус тронулся, и я вспомнил слова капитана Стиллара: моряк почти не оставляет следа на земле. И моя жизнь в «Доме Милосердия» не оставила следа. Я провел там два года. Минует два дня, думал я, и сам факт, что я жил там когда-то, забудется окончательно.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Министерство социальных услуг подыскало мне работу билетного кассира на центральном железнодорожном вокзале Саутхэвена, и там я работал следующие три года. Кассиры сидели изолированно друг от друга, каждый в своей будочке, так что не было необходимости общаться с коллегами. Каждый день я обслуживал сотни пассажиров, но разговор с ними сводился к двум темам – расписанию и стоимости проезда. Для них я был деталью машины, которая продает билеты.

Я жил в дешевом номере пансиона, где было множество комнат. Моя ничем не отличалась от других: старая пружинная кровать, кресло с высокой спинкой и сломанными прутьями, которые питали пристрастие к моему шерстяному свитеру, высокий потолок, усеянный пятнами, и желтые, тоже усеянные пятнами обои на стенах. На голом полу лежал маленький половичок, и даже летом, когда я здесь поселился, тут было холодно. Все номера в пансионе были заняты, и вечером, и даже ночью в доме стоял шум.

Питался я в маленьком кафе неподалеку и пытался жить нормальной, тихой жизнью. Самые приятные часы я проводил в местной библиотеке – маленькой, почти никого не привлекавшей. Я любил читать и читал почти все подряд.

Там, в библиотеке, в конце третьего года жизни в Саутхэвене, я повстречал Катерину Кливз.

Несколько раз я замечал ее там: высокая, крупная женщина с короткими черными волосами. Она не пользовалась косметикой, и под темными глазами у нее расходились еще более темные круги. Выглядела она по крайней мере на десять лет старше меня. Иногда мы оказывались на разных концах одного стола для чтения.

Однажды вечером мы уходили из библиотеки почти одновременно. Она быстро шагала на своих длинных ногах чуть впереди меня, и я увидел, где она живет – в старом доме неподалеку от моего кафе.

После этого я раскланивался с ней в библиотеке или при встрече на улице, и спустя какое-то время она стала кивать в ответ. Потом мы начали обмениваться простыми фразами вроде: «Добрый вечер» или «Приятный денек». Вообще-то в Саутхэвене приятные деньки выдавались редко, поскольку из-за близости моря часто шли дожди. Да и сам этот город, с его обветшавшими доками и отравленными берегами, приятным никак не назовешь.

Однажды вечером, уже затемно, я шел в библиотеку. Когда я проходил мимо старого особняка, дверь отворилась, и Катерина окликнула меня:

– Не зайдете на минуточку?

Она стояла в проходе, и меня поразил ее облик: на ней было синее платье с низким вырезом, и впервые за все время, что я знал ее, Катерина воспользовалась косметикой. Глаза накрашены, губы красные, и она улыбалась. Я подошел к двери.

– Меня зовут Катерина, – представилась она. – Как ваше имя? – И она тепло пожала мне руку.

Мы вошли.

Коридор был мрачноват, но комната, в которую она меня провела, оказалась большой и роскошной – из тех старинных гостиных, где красуется массивная мебель красного дерева, лампы от Тиффани, где софа обтянута парчой, а перед пылающим камином стоят уютные кресла. На стенах висели картины с томными средневековыми дамочками.

Но более всего меня порадовали книги. Целая стена большой комнаты была от пола до потолка застроена стеллажами. За стеклянными дверцами – тысячи томов.

– Садитесь, – пригласила Катерина. Я опустился в кресло у камина.

– Хотите бокал вина? – предложила она. Я заметил, что она все время улыбается, а потому произносит каждое слово как бы в нос.

Я еще ни разу не пробовал алкоголя, если не считать пива, которым Джон Чэпмен угостил меня на острове Святого Иуды незадолго до Большой Волны. Однако я сказал, что выпью с удовольствием.

Катерина подошла к столу и налила два бокала красного вина из графина, затем поднесла бокал мне. Когда она перегнулась, подавая мне бокал, ее груди едва не выскочили из выреза платья.

Я опасливо прихлебывал вино – оно казалось таким соблазнительным в бликах огня. И вкус мне понравился.

Катерина взяла свой бокал и уселась напротив. Отпила немного и облизнула верхнюю губу.

– Больше всего меня привлекает любовь, – все тем же улыбчивым голосом сказала она. – Вернее, любовные романы. – И она поведала мне, что последние десять лет, после смерти родителей, предается изучению и коллекционированию любовных романов. Она упомянула множество имен авторов, которых предпочитала, и названия их книг.

Вино быстро подействовало на меня, и это мешало сосредоточиться, однако я постарался изобразить интерес.

– Вы что-нибудь из этого читали? – спросила она.

– Вряд ли, – ответил я.

– Идите сюда и взгляните, – позвала Катерина, и мы перешли к стеллажу. Она включила свет над ним. От пола до потолка было не меньше пятнадцати футов, а полки тянулись вдоль всей стены – на уровне пояса имелись дверцы, а над головой высокие створки были застеклены. По рельсам вдоль стеллажа перемещалась легкая стремянка.