Книга Андрей, его шеф и одно великолепное увольнение. Жизнь в стиле антикорпоратив - Андрей Мухачев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но мы были… счастливы. В принципе, не было каких-то особых опасений, я опять увидел ту самую милую, осторожную, сосредоточенную Регину, которая спускалась по лестнице, держась за перила, кушала фрукты. Была погружена в себя и к чему-то прислушивалась. Все это я видел в прошлый раз. Это было трогательно, больно и по-настоящему тревожно за жену.
Но я не показывал виду. Есть одно золотое правило — когда человек о чем-то сильно тревожится, то нельзя смотреть на него сочувственно и спрашивать, плохо ему или хорошо и о чем он думает. Нужно быть оптимистом в любой ситуации, калеными клещами выдирать из себя опасения и уверенность свою одним видом передавать этому человеку. Я так и поступал. И видел, что жене становится спокойнее. Мы улыбались, смотрели друг на друга, разговаривали с ребенком, и тепло было в наших сердцах.
Я просто физически не мог поверить в то, что может быть плохо. Ну представьте — третий раз, платная клиника, какая-то особая надежда.
Однажды мне надо было поехать к родным. Да, если не ошибаюсь, просто что-то отвезти. Сидел в автобусе на первом месте, слушал музыку. Что интересно, когда я закрывал дверь и оставлял жену дома, что-то неприятно заворочалось в груди. Я реально помню то предчувствие. Тогда у меня постоянно были разного рода тревоги, я вообще находился в каком-то диком взвешенном состоянии, поэтому привычно силой воли загнал эту бестию внутрь и поехал.
В автобусе все продолжалось, что-то подсказывало мне, что я зря еду. И тут раздался звонок. Скажите, чего вы боитесь услышать в трубке больше всего? Я боюсь услышать плач. Так вот, тогда я его и услышал. Жена плакала, у нее шла кровь, понятно откуда. Я сорвался, помню, как таксиста поймал, как поехал назад. И в голове стучала мысль — значит, все-таки и в этот раз.
Но основной посыл был такой — просто спасти жену. Я не думал о ребенке тогда, я смирился и четко осознавал, что его не будет.
Потом, в 22-й больнице, в этих стенах, где опять оказалась моя жена, ей сделали УЗИ и сказали, что плод уже пару недель мертв и даже уже распадается, некротизирует. То есть опять пятая неделя определила нам срок жизни ребенка.
Все это время я держал связь с нашим врачом из «Семьи», которая сначала обещала устроить нас в какой-то стационар какого-то центра, потом что-то еще говорила, но общее впечатление я тогда уловил — она была беспомощна. Она ничего не могла сделать. Конечно, я был зол на нее, на ее дружелюбие, на показную улыбчивость… и на отмену курантила Регина тогда сдала анализы, и буквально за неделю они изменились настолько сильно, что второй анализ был как будто анализом другого человека. Вязкость крови была сильно повышена.
Дальше был настоящий кошмар. Понять его может только такой же эмоциональный человек, как я. Тогда у меня не было здорового равнодушия или просто умения абстрагироваться. Я просто пропускал все через себя. Мало кто может понять такое состояние, но я был с женой как будто рядом, я чувствовал ее боль и рыдал от унижения, видя ее распластанной на хирургическом столе в процедуре выскабливания. Она говорила, что было невероятно больно. А у меня темнело в глазах, и я стонал от того, что ненавижу Бога.
Потом хирург принес мне плод в склянке. В крови плавало то, что успел увидеть только мельком. Это был мой нерожденный ребенок. Я завернул склянку в бахилы, чтобы просто не видеть, и положил себе во внутренний карман, справа. Она была теплой, крохотное тельце билось о стенки, создавая едва слышимый плеск.
Я ехал в такси, было жарковато, были пробки. Я разговаривал с таксистом, разжимая тиски спазмов горла. Я знал, что потом мне будет очень плохо, я не хотел ощущать того ада, который творился внутри меня. Я просто болтал с таксистом. Вряд ли я что-то видел, кроме марева вокруг себя, но я улыбался и даже смеялся его обычным таксистским шуточкам.
Плод обычно выносят, если ты хотел сдать на генетический анализ. Вот я и вез его генетикам. Мертвое тело ребенка может рассказать о причинах выкидыша, что же его вообще вызвало. Может быть, мужчина и женщина несовместимы, например, генетически, такое редко, но бывает.
Внешне я был абсолютно спокоен. И так-то я всегда держу себя под контролем, а тут вид был откровенно похуистический. Внутри что-то выгорало, состояние было крайне непонятным. Иногда цвета вокруг меняли свою интенсивность и то, что ранее было красным, почему-то становилось коричневым, но в целом все становилось более серым, что ли.
Девушка, немного нервничая, взяла у меня их рук нелепый шмоток бахил, сказала, что развернет сама, и попросила выйти из кабинета, пока она делает анализ. Я сел на скамейку в коридоре и почему-то вспомнил, как еду на лето к бабушке, ем там блины со сгущенкой, как пачкаю футболку и бабушка ругается. А потом был большой солнечный день, я бегал во дворе и нашел кучу купюр, на которые опять купил что-то сладкое.
Девушка вывела меня из этого транса, выйдя и сказав с сожалением, что никакой анализ уже провести просто нереально — все некротизировано, плод слишком долго был мертв. Поехал назад к жене, она лежала на койке в больничной палате, была спокойна и взгляд ее выражал абсолютную пустоту.
Что пережили мы тогда? Я пытаюсь осознать это, понять. Надежда, потом надежду похоронили, потом опять еще более сильная надежда, а потом опять надежду похоронили. Похоронили жестоко, с хрустом, не пропустив ни одной детали, пройдясь по всему, что мы любим и на что надеемся основательным раскаленным катком, после которого остается только нечто выжженное.
Сквозь пустоту и отчаяние я просто думал о том, чтобы с женой было все хорошо. В самые страшные моменты моей жизни какой-то огонек в самой глубине души не угасает, нечто живое всегда говорит одну заветную фразу: «Все пройдет».
Пока жена лежала в больнице, я приходил домой, смотрел на нашу квартиру, гладил вещи жены и смотрел на ссохшееся яблоко, которая она купила… ведь беременные должны кушать полезную пищу и особенно яблоки. Я не мог сдержать слез. Слезы и плач стали моим постоянным состоянием, хотя и говорить об этом даже по прошествии времени стыдно.
Каждый вечер рыдания сотрясали меня, каждый вечер, каждую ночь приступами боль душила меня. Что было в этой боли?
Обида, злость, непонимание, отчаяние. Откуда-то появилась еще одна напасть — хроническая усталость. Тело болело, болели кости, ощущение было таким, что я измотан донельзя. Болели руки, ноги, ныл и был сведен судорогами живот, болела вечно стянутая тугими мышцами спина.
Я приходил в больницу к жене бодреньким и не показывал ей, что внутри, по ощущениям, я просто умираю. На самом деле я так и думал, потому что состояние было таким ужасным, какое я никогда до этого не испытывал. У меня не было моментов расслабления, не было даже пустоты, боль и усталость плескались внутри, поочередно набирая обороты.
Жену выписали из больницы рано, всего через пять дней. Антибиотики толком не давали. Честно говоря, мы оба недоумевали, потому что в прошлый раз пролечивали куда серьезнее и дольше. Осложнения не заставили себя ждать. Если говорить сразу о будущем, то Регина серьезно болела по-женски, кровь не останавливалась, мусорное ведро было постоянно наполненно набухшими красным повязками.