Книга Самарская вольница. Степан Разин - Владимир Буртовой

— Послан я, крестный Иван, полковым воеводой князем Львовым сказать вам, чтоб зря не супротивничали. Положитесь на милость государя и отдайте оружие без сражения…

— От государя-то, может, и была бы милость, Миша, да до него ох как далеко отсель! А боярскую да воеводскую милость казаки по себе знают! Богдан Сакмашов ее в Яицком городке куда как понятно растолковал, сажая по подвалам за один только косой погляд. Так что пущай берет нас воевода саблей, а мы даром в руки не дадимся… А лучше бы, — вдруг пришла удачная мысль Ивашке Константинову, — князю Львову миром спустить нас в море к атаману Разину, тогда бы многие из стрельцов живы домой воротились. Скажи ему об этом от нашего имени.

Михаил Хомутов невольно рассмеялся, а глаза погрустнели еще больше, когда начал отвечать на нелепое, как подумалось, предложение крестного Ивана:

— Нешто он на такое попустительство решится! Тогда его самого в приказ Тайных дел свезут и на дыбу вздернут, как разбойника.

— Ну, а если нас воевода побьет, тогда атаман Степан Тимофеевич с воеводами астраханскими так ли еще поквитается! — Ивашка Константинов выговорил это предупреждение таким уверенным тоном, что сотник снова с немалым удивлением вгляделся в лицо крестного. Потом с недоумением пожал плечами:

— Велико ли войско у Разина? Две тысячи, не более… Ему ли с князем Прозоровским биться, за которым поболее восьми тысяч стрельцов и солдат иноземного строя. А еще далее — бессчетная московская рать! Самому бы как голову от плахи уберечь, а не стращать других. Говорю по любви к вам, крестный, положитесь на милость князя Львова. Столько жизней вам доверилось! А ведь бой слеп, там уже не до слов будет, когда сердца ожесточатся кровью близких товарищей, — и неожиданно хватился за счастливую, как показалось, мысль: — Хочешь, я объявлю тебя перед воеводой своим крестным отцом и возьму на поруки? Согласен?

Обнажив залысину, Ивашка Константинов двинул шапку на затылок, ответил хриплым, словно от волнения перехваченным голосом, хотя выглядел довольно спокойным:

— Нет, крестник. За доброе намерение спаси Бог тебя. Только поднялись мы к Степану Разину в подмогу не с бухты-барахты и не шутейно… Не враз такое осмыслить можно, только вещает мое бывалое сердце: не ради кизылбашских только зипунов вздыбил атаман Разин голутвенный Дон и Яик… Видит Бог, Миша, это только запев к большой и длинной песне! Не зря на кругу казакам ставил атаман вопрос: куда им идти? Стало быть, мысли уже нацеливались не только на Хвалынское море…

Михаил Хомутов поразился такой безумной затее, с сожалением глянул Константинову в глаза, негромко, в раздумии сказал крестному:

— Куда он кинется с горсткой удальцов? На великую свою погибель? И вас в тот омут затянет, не выберетесь…

Ивашка Константинов возразил растерянному крестнику:

— Ничего себе, хороша горстка! Знает, должно, воевода Прозоровский, какая сила собирается к Степану Тимофеевичу! Серега Кривой с тысячью казаков и стрельцов побил стрелецкого командира Аксентьева на Карабузане и ушел уже к Разину. Теперь вот походный атаман Алешка Каторжный две тысячи собрал. Наши яицкие казаки в большом сборе, к нам сюда идут, — добавил от себя Ивашка Константинов. — Видишь, весь казацкий и стрелецкий мир понизовой поднялся. И с Запорогов до тысячи казаков с атаманом Бобой пришли…

— А все же не московская рать бессчетная, крестный Иван! Супротив той рати не устояли польские, да литовские короли, да султаны крымские и турецкие совокупно! — и Михаил Хомутов осуждающе покачал головой, видя беспредельное упрямство крестного. — Вас и себя жалеючи, говорю: покоритесь силе! У князя супротив одного вашего казака по четыре стрельца выйдет! И на каждом струге по две пушки. Побьют ведь всех!

— На то и казаки мы, чтоб от пули смерть принять! Это куда легче, чем висеть у воеводы в пытошной на дыбе и поджариваться на красных углях! Ад не у Господа на небесах альбо у чертей в земной утробе! Ад у воеводы под домом, в пытошной! Мы не дорожные тати и душегубы какие… Что у серого волка в зубах, то, вестимо, Егорий дал![78]Ну, а воеводе не так просто будет нас ухватить, со святыми ли, без святых ли… Иди, крестник, и скажи воеводе: Бог и сабля нас рассудят!

Михаил Хомутов молча посмотрел в лицо Ивашки Константинова, похоже, прощаясь с ним навеки, слегка поклонился, чтоб издали воевода не приметил его слабоволия, и, прежде чем повернуться к челну, сказал напоследок:

— С воеводой на стругах две сотни самарских стрельцов… Не хотел бы я сойтись с тобой, крестный, там, — и взглядом указал на земляной городок. — Нет у меня да и у иных стрельцов злости, чтоб кидаться в драку, как кинулись бы, скажем, на турка или на крымца набеглого… А стрельцам своим скажу, чтоб берегли тебя от прицельной пули да от сабли, коль опознают в лицо. Только ведь пуля иной раз и слепа бывает… Так что прости, крестный, ежели что… Под присягой тяжкой ходим.

— Прощай и ты, крестник Миша… — у Константинова от печали даже в горле запершило, и он кашлянул негромко. — А случится ежели смерть мне, зла на тебя и на однородцев из Самары с собой не унесу… Каждому свою дорожку на земле топтать. Наши здесь пересеклись, чтоб разойтись навечно…

Стрелецкий сотник отрешенно развел руками, словно потерял что-то бесценное и родное, потом повернулся к челну и неспешно пошел к воде, а Ивашка Константинов, также удрученный встречей и трудным разговором с крестником, побрел по сухому песку вверх. Максим Бешеный встретил его у ворот, увидел сумрачное лицо, озабоченно и с тревогой спросил:

— Отчего такой… смурый?

— Крестника своего из Самары встретил, стрелецкого сотника. Воевода Львов взывает сложить пищали да сабли, царскую милость за то обещает! — громко добавил Ивашка Константинов казакам и стрельцам, которые следили за своим переговорщиком, а теперь сошлись поближе послушать, что он скажет.

— Ну как же! За своего брата, стрелецкого голову Сакмашова, бояре всем нам дадут по поместью — в сажень длины и столь же глубины! — со злостью и смехом выговорил Максим Бешеный, чтоб все знали о разговоре с воеводским посланцем, который теперь плыл на челне к стругам, шестому с правого края, — там, стало быть, князь Львов находится.

— Так что же, казаки, стрельцы! — громко, привстав на груду связанного ивняка, спросил походный атаман. — Понесем повинные головы под воеводский топор? Аль дадим напоследок боярскому племени по зубам, чтоб искры из глаз полетели?

Казаки дружно ответили:

— Дадим, атаман!

— Лучше здесь в драке пасть, чем кончиться на дыбе!

— Сабля милее воеводской плахи! Пуля стократ слаще жаровни под ногами!

Отчаянный до драки Петушок вскинул над шапкой кривую саблю, всех перекричал:

— Знали, не на пир собрались! Что ж теперь слезами исходить! Биться будем, а там каждому Господь в защиту! Спокон веку так — живой не без места, мертвый не без могилы!