Книга Между СМЕРШем и абвером. Россия юбер аллес! - Николай Куликов

Когда я вышел из подъезда штаба, то с удивлением увидел ожидающего меня Дубовцева. После того разговора в автомобиле, когда мы возвращались с несостоявшихся испытаний на маяке, мы с ним почти не общались. Теперь же он подошел и первый подал мне руку:

— Через час уезжаю — так что прощай, Александр! И не поминай лихом!

— Даст бог, свидимся! — ответил я. — Прощай, Иван!

Дубовцев немного помолчал, потом негромко сказал:

— Как бы там ни было — спасибо тебе. Спас ты тогда меня и напарника… А за свою мать не беспокойся — о ней позаботятся. И вот еще: если ты действительно что-то понял, твоя совесть обязательно подскажет, с кем ты должен быть дальше. Думаю, наши с тобой свяжутся…

Он хотел еще что-то добавить, но только махнул рукой:

— Ни пуха, ни пера!

— К черту! — произнес я на прощание и неожиданно спросил: — А почему в той стычке с полицейскими ты был уверен, что я поддержу именно вас?

— А я не был ни в чем уверен, — ответил он.

— Но как же?..

— Да никак! — лукаво подмигнул мне Иван. — Я рискнул.

Потом мы направились в разные стороны, и я так и не понял, шутил он или нет…

Последние три дня, которые мы провели в Лиепае после гибели «U-941S», не были отмечены хоть сколько-нибудь примечательными событиями. Наш шеф унтерштурмфюрер СС Штарк погиб вместе с лодкой. Два раза меня и Дубовцева допрашивали в местном гестапо, один раз вызывали в морскую абверкоманду, где заседала специально созданная комиссия. В итоге от нас очень быстро отстали: ничего предосудительного в нашем поведении обнаружено не было. В конце концов гибель лодки списали на трагическую случайность: война есть война. Видимо, так было удобнее всем…

В первый же вечер во Фридентале я посетил местную пивную «У дядюшки Эрвина» — соскучился по настоящему немецкому пиву. Сидя в одиночестве за угловым столиком, печально размышлял: «Как быть с сыном? Забрать его из детского приюта мне сейчас некуда… Но проведать надо обязательно. И побывать на могиле жены — попробую выпросить парочку дней у Скорцени…»

Все эти дни меня не покидали мысли о той перестрелке, или, вернее сказать, отстреле латвийских полицейских. Нечего и говорить, влип я в историю!.. Хотя странное дело: я ни о чем не жалел и чувствовал, что в той ситуации сделал правильный выбор. А еще я размышлял над словами Дубовцева, сказанными при нашем расставании…

— Давненько вы сюда не заглядывали, господин лейтенант!

Я поднял голову. Ко мне обращался незнакомый высокий полноватый господин средних лет в штатском — на нем было приличное черное полушерстяное пальто и серая фетровая шляпа.

— Не возражаете, если я присяду за ваш столик?

Я равнодушно кивнул.

— Вам привет от господина Анненского, — негромко сказал незнакомец. — Помните такого?

Конечно, я помнил. Еще как помнил! Но вида не подал (хотя эта фамилия прозвучала для меня как гром среди ясного неба) — лишь с видимым равнодушием спросил:

— Кто это?

— Он приехал с приветом от двоюродной кузины Эммы.

Это был пароль, который почти три недели назад сообщил мне мой американский куратор. Теперь мне ничего не оставалось, как произнести отзыв:

— Очень рад. Вы, наверное, ее брат Клаус из Мюнхена?

Господин с видимым облегчением протянул мне руку:

— Здравствуйте, Пилигрим!

«Когда же все это кончится? — подумал я невесело. — Господи, дай силы, чтобы выстоять, не сломаться и до конца пройти отмеренный мне на этом свете путь! Как там сказано в Писании? «Дорогу осилит идущий!..»

2. Москва. Главное управление контрразведки

В то самое время, когда Яковлев беседовал с посланцем от майора Анненского, полковник Громов заканчивал чтение подробного рапорта капитана Горячева. Отложив последний листок, полковник встал из-за письменного стола и прошелся по кабинету, разминая затекшие от долгого сидения ноги.

Итак, операция «Ураган» была успешно завершена. Сегодня рано утром в Москву специальным авиарейсом из Риги вместе с вывезенным из Лиепаи Иваром Берзиньшем прилетел Виктор Горячев. Громов уже успел подробно побеседовать с героем-капитаном, а теперь и ознакомиться с его отчетом. Полчаса назад полковнику позвонил сам генерал Абакумов и поздравил с успехом. Неудивительно, что сейчас Громов находился в приподнятом расположении духа: похвала начальства всегда дело приятное. Но ведь заслужили, черт побери! Такое дело провернули! Мало того, что была уничтожена «ракетная» подлодка немцев, Горячев доставил в Москву бесценную фотопленку с чертежами «ФАУ».

Однако почивать на лаврах было не в характере Громова — война-то продолжалась. Обдумывая только что прочитанное, он размышлял о человеке, к которому с недавних пор проявлял самый пристальный интерес. Полковник думал о Яковлеве: «Несомненно, он обладает яркими агентурными качествами: умен, находчив, не теряется в самых критических ситуациях. Плюс незаурядные физические данные… По «Урагану» оказал нам неоценимую услугу… Уверен: с ним необходимо «работать» дальше. Завтра же надо поговорить на эту тему с Абакумовым…»

Конечно, Громов знал о том остро негативном отношении, с которым генерал-полковник относится к разного рода изменникам и предателям. Но знал он и другое: если требовали интересы дела, к «работе» привлекали и не таких, как Яковлев, матерых врагов Советской власти. В середине двадцатых годов молодому чекисту Громову довелось лично познакомиться с бывшим белогвардейским генералом Слащевым. Это была крайне одиозная личность: кровавый деникинский каратель, по приказу которого в Гражданскую повесили и расстреляли десятки и сотни коммунистов и борцов за Советскую власть. И что же? Не только простили, но и назначили на ответственный пост преподавателя столичных курсов «Выстрел» для красных командиров…

Что касается Яковлева, то в отношении него у Громова порой возникали весьма «неудобные» мысли, которые полковник старался от себя гнать. Например: «А как бы я поступил, если бы у меня расстреляли отца и дядю? Простил?.. А может быть, нет?!»

По предварительным подсчетам, которые провели аналитики Управления контрразведки, за время войны на службу к немцам перешли не менее миллиона бывших граждан СССР. Как умный человек, Громов понимал: если бы Гитлер повел себя более гуманно в отношении гражданского населения и военнопленных красноармейцев, эта цифра могла оказаться намного больше. Почему же так получилось? Откуда вдруг такая масса предателей и гитлеровских пособников?! Ведь не все же из этого миллиона отъявленные негодяи и подонки. Взять, к примеру, того же Яковлева…

В результате подобных размышлений в голове у Громова возникла еще одна, совсем уж «неудобная» мысль: «А может быть, мы, коммунисты, в чем-то неправы? Нельзя же все списывать на одну классовую борьбу! Что-то неладное творится в нашем государстве, если миллион его граждан с оружием в руках воюют против собственной страны!..»