Книга Расколотые небеса - Андрей Ерпылев

Она прожила жизнь в одиночестве и так же в одиночестве угаснет в свой час, который, скорее всего, наступит еще не скоро – женщины в ее роду живут до-о-олго… Угаснет без детского смеха рядом, без ребячьих милых шалостей, не ощутит на коленях вертлявое нежное тельце. Не чьих-то детей и внуков – большинство ее детских подруг давно бабушки – своего, родного…

А откуда, собственно говоря, взяться детям, когда сначала завести их мешала карьера, потом – ответственность и снова эта проклятая карьера, а еще позже – добавившаяся к предыдущим резонам боязнь, что ничего не получится… Не за горами пятьдесят, и она по-настоящему станет бабушкой. Бабушкой без внуков.

Но не страх и всякие отговорки тому первопричина.

Главное в том, что она никогда не могла удержать рядом с собой своих мужчин… Ни того первого, мнившегося юной дурочке принцем на белом коне, ни других, ни последнего, Сашеньку.

Их связь с самого начала была обречена. Она, зрелая женщина, против своей воли вскружившая голову мальчишке, знала это с первого мига, с первой встречи. Любовь, то ярко разгоравшаяся, то тлевшая под слоем пепла, чтобы снова вспыхнуть на миг, такой краткий, что согреться от нее не могли ни он, ни она, просто не способна была иметь продолжения. Она, прожившая четверть века под чужим именем, просто не представляла, как войдет в его судьбу на постоянных началах, он, последний отпрыск графской фамилии, не мог рисковать. И ей ли, жизнь отдавшей сохранению устоев Империи, их разрушать?.. Как рада она была, когда, в конце концов, «ее Саша» нашел себе спутницу жизни – смазливенькую юную немочку из знатного рода. Учитывая ее, Маргариты, «немецкое» происхождение, это была во всех отношениях равноценная замена… Что с того, что радость эта была густо настояна на полынной горечи, на извечной женской зависти к счастливой избраннице…

На этом следовало закончить, но она не смогла… А он – не захотел, наверное. И хотя встречи становились все реже и реже, их все равно тянуло друг к другу, словно магнитом. Они наперебой твердили друг другу, что никогда более это не повторится, но ниточка не рвалась, лишь опасно истончалась порой, но снова и снова крепла.

А потом появился тот, другой. Словно сам Враг рода человеческого подбросил ей соблазн: вот он – точно такой же, но свободный от всего, что ранее мешало им с Сашей. От вековых обязательств крови, от впитанных с молоком матери предрассудков, от светских условностей, от брачных уз, наконец. И как ни доказывала она себе, что это не ее Саша, а просто муляж, обманка, мастерски выполненная копия, действительность твердила свое: нет, не копия, настоящий, может быть даже более настоящий, чем ее Саша. Более естественный что ли, без европейской лощености оригинала. Более русский.

Ей бы хранить его, беречь и лелеять, пылинки сдувать с его сапог, бросить все и бежать на край света вместе с ним, но она по-прежнему оставалась Снежной Королевой. И раз за разом посылала того, кто был ей так дорог, на верную смерть, в огонь, в ледяную пустыню и в зияющую бездну… И он, верный солдат – ее личный оловянный солдатик, шел, презирая опасность, считая, что это лишь его выбор, и всегда возвращался…

Но сколько может удача осенять одного и того же человека своими крылами?

Похоже, что теперь он уже не вернется никогда.

Маргарита закрыла книгу и провела ладонью по обложке, на которой теперь, по прошествии стольких лет, едва-едва читалось название. И книга давно уже не та, и ладонь совсем не походит на пухленькую розовую лапку маленькой девочки, впервые взявшей в руки тогда неподъемный для слабенького ребенка том.

Женщина опустилась на колени перед темной маленькой иконкой – еще одним бабушкиным наследством, и стены комнаты, еще помнившие старых хозяев, услышали с изумлением от чопорной «немки»:

– Преблагословенная Владычице, Приснодево Богородице, Бога Слова паче всякаго слова на спасение наше рождшая, и благодать Его преизобильно паче всех приявшая, море явльшаяся Божественных дарований и чудес приснотекущая река, изливающая благость всем, с верою к Тебе прибегающим! Чудотворному Твоему образу припадающе, молимся Тебе всещедрей Матери Человеколюбиваго Владыки…[7]

* * *

Вой сирены заставил всех обитателей «града Чудымушкино», как шутливо называло обезлюдевшую деревеньку ее новое население, вздрогнуть и бросить все дела.

Все «новые чудымушкинцы» до последнего человека знали, что могут означать эти тоскливые звуки, далеко разносящиеся над зеленеющей весенней степью. Но вместо того чтобы разбегаться по убежищам, как того требовала инструкция, тщательно составленная где-то в столичных лабиринтах власти, украшавшая стены всех жилых помещений и давно ставшая излюбленным объектом шуток и пародий, они, наоборот, высыпали на улицу и стояли группками и поодиночке, задрав головы и переговариваясь шепотом.

Если отбросить чрезвычайно маловероятную атаку супостата, давно и хорошо известного, к отражению которой готовились десятилетиями, оставалось только одно: впервые после явления из ничего несчастного «Святогора» запределье исторгло из своих глубин нечто материальное. А значит, разгадка его тайн близка, как никогда.

Маргарита тоже выскочила из дома при первых душераздирающих звуках и теперь стояла на высоком крыльце, стараясь унять расходившееся сердце, шарила взглядом по равнодушной сини над головой, сегодня лишенной даже малейшего намека на облака.

«Неужели… Неужели…»

Она даже в мыслях боялась себе признаться в главном, что мучило ее все минувшие дни.

Над самыми домами, заставив всех зевак испуганно пригнуться и зажать уши, заглушая сирену яростным ревом двигателей, пронеслась тройка истребителей, еще одна…

«Черт побери! Они же…»

Ломая ногти, Маргарита торопливо вытащила поминальник, набрала дрожащим пальцем нужный номер.

– Полковник! – закричала она в микрофон, совсем не думая, как выглядит при этом в его глазах. – Никаких активных действий! Только наблюдение! Всю ответственность беру на себя!

– Вы что, баронесса, – раздался донельзя возмущенный голос полковника Левченко. – С ума сошли? Какие еще действия! Тридцать третий возвращается…

Голос полковника бормотал еще что-то, но приборчик уже выпал из разжавшихся рук женщины, со стуком отлетев от деревянной ступеньки куда-то в куст прошлогоднего бурьяна на пятачке, огороженном вкопанными «уголком» кирпичами и долженствующем изображать цветочную клумбу.

Но Маргариту это совсем не волновало.

Она стояла, обратив лицо к бескрайней сини и, молитвенно сложив руки на груди, шевелила губами, даже не пытаясь унять слез…

* * *

Истребитель тяжело и неуверенно заходил на посадку, волоча за собой шлейф отработанных газов.

– Е-ка-лэ-мэ-нэ! – пробормотал полковник Левченко, и так обычно не слишком-то галантный, а сейчас от волнения вообще позабывший, что рядом дама. – Чего же он так движок-то насилует! Кто его самолетом управлять учил?