Книга Повелители времени. Спасти Кремль - Елена Ленковская

Наполеон бросил рассеянный взгляд на притихшего Виньона.

— Что же, теперь не до шахматных партий. Виньон, благодарю вас, вы свободны.

Луша поспешно встала, развернулась и краем глаза…

Нет, не может быть. Почудилось. Тогда, дома, последнюю партию в шашки мы сыграли с Русей оловянными солдатиками, вот и мерещится. Тут шахматы, там шашки… Иди, иди уже. Слушай, что вокруг говорят, и соображай, отчего такой переполох.

Она всё-таки оглянулась. На каминной полке стоял оловянный барабанщик.

В груди у Луши бухнуло, все звуки в комнате и за окном перекрыл оглушительный барабанный стук. Это был он! Русин французский барабанщик…

Барабан не унимался. Луша не сразу поняла, что слышит стук своего собственного сердца. Бледная девочка, вся дрожа, вышла в адъютантскую.

— Ну что? Чья взяла? — добродушно поинтересовался кто-то из дежурных адъютантов.

— Шах. Но будет мат, — хотела ответить Луша, но не смогла, потому что в адъютантской было совершенно нечем дышать.

— Эй, малый! Да на нём лица нет. Усадите его на стул, Лебрен. Только обмороков нам тут не хватало.

— Какие новости, господа? — в комнату ворвался сочный густой баритон одного из адъютантов для особых поручений.

— Говорят, стычка где-то у Винково. Русские напали на наш авангард и оттеснили Мюрата.

— Так вот что означала эта пушечная пальба утром…

— Теперь, господа, стало доподлинно известно, что Кутузов повернул на Калужскую дорогу. Видимо, он достаточно силён. Готов держать пари — мы выступим на юг. Надо успеть раньше, чем русский главнокомандующий заградит туда дорогу.

Кто-то крепко похлопал Лушу по щеке. Она открыла глаза.

— Ну что, парень, полегчало? Давай, тогда, шагай. Сейчас тут такая суматоха начнётся!

В самом деле, император распахнул дверь в дежурную комнату. Посыпались распоряжения, побежали с приказами расторопные адъютанты.

Луша поплелась к Коленкуру, сама не своя.

Коленкур пока был на месте. Он отложил бумаги, и доброжелательно поинтересовался об исходе партии. Луша отвечала еле слышно.

Узнав про поставленный Наполеону шах, Коленкур одобрительно поднял бровь.

Луша сообщила, что партия была прервана приходом Бертье. Коленкур нахмурился. Он тоже сразу догадался, что означало это известие.

Маркиз встал. Он стал мерять шагами комнату, нервно потирая свои впалые щёки, заросшие курчавыми бакенбардами.

— У его величества на камине я видел оловянного солдатика, как вы думаете… — начал было лже-Виньон, и замолчал, потому что в горле его тут же застрял огромный ком.

— Вы что, сожалеете о подарке, сделанном его Величеству? — по-своему понял его Коленкур. — Это ребячество, друг мой. Будьте взрослее. И понимайте, что благодаря этому солдатику вы теперь здесь, и имеете серьёзных покровителей. Ну-ну, выше нос! Сходите-ка лучше на конюшню, проведайте своего любимца. Видимо, всем нам придётся, наконец, покинуть Москву. И очень скоро.

Луша пришла к своему коню, достала из кармана угощение. Жеребчик охотно сжевал капустный лист.

— Ну, как твоя нога?

Жеребец облизал Лушину ладонь и доверчиво поглядел на неё.

— Не горюй, мы скоро к нашим поедем. Вот только тебя подлечим. Потерпи до послезавтра, ладно? — Луша гладила коня, шмыгая носом. — Хороший, хороший… Всё понимаешь, правда? Только рассказать не можешь. А может ты мне говоришь-говоришь, про Русю рассказываешь, да я не понимаю. На всех языках понимаю. И по-французски, и по-испански, и… — тут она всхлипнула, — и по-немецки. А лошадиный язык не понимаю…

Она обняла коня за шею, прижалась к нему щекой и горько зарыдала.

Решение принято

Французы собирались. Спешно укладывались повозки, запрягались экипажи, грузились артиллерийские фуры. Орудия чехлились, брезентом накрывались провиантские телеги.

Пряжки застёгивались, тесёмки завязывались, животы подбирались, стиснутые чешуйчатыми ремнями киверов подбородки свирепо выдвигались вперёд.

В походной форме, с ружьями и ранцами, солдаты строились под барабанную дробь в колонны для походного марша. Всюду был слышен оживлённый французский говор, пересыпаемый командными выкриками и ругательствами.

В кабинете, который последний месяц занимал обер-шталмейстер французского императорского двора, на паркетном полу валялись обрывки обёрточной бумаги и шпагата. Сам Коленкур, стоя у стола, аккуратно укладывал в суконный чехол небольшую резную шкатулку.

Виньон, встав на коленки перед стопкой книг, ловко обматывал шпагатом кожаные переплёты.

— А свои вещи вы собрали, Виньон? Нам уже пора.

Луша помотала головой, облизывая распухшие, искусанные губы.

— Нет, мсье.

— Что-о??

Луша не отвечала, и, казалось, была всецело поглощена вязанием хитроумного морского узла под названием грейп-вайн.

— Мне не послышалось? Вы всё ещё не готовы?

Наконец, узел был затянут. Луша нехотя подняла голову.

— Конюх сказал, мсье Коленкур, что моего коня рано седлать. Нужно немного подождать. Если позволите, я пока останусь.

Это было неслыханно. Удивлению обер-шталмейстера не было предела.

— Император уезжает. Одновременно с императором выезжает весь его двор, и…

— Но ведь в Москве остаются французские части?

— Всего на несколько дней, и …

— Пары дней достаточно, сказал конюх.

— Вы не дослушали меня, Виньон! — сорвался на крик обычно сдержанный и уравновешенный маркиз. Он выдержал паузу, и уже спокойно добавил:

— Здесь остаётся только маршал Мортье.

— Может быть мне остаться с ним, мсье?

Машинально постукивая по столу костяшками пальцев, Коленкур ответил не сразу:

— Герцогу Тревизскому приказано остаться, заминировать и, возможно, взорвать Кремль, а после этого выступить за основными силами.

На Коленкура уставились испуганные карие глаза.

Он смущённо кашлянул в кулак. Потом процедил сквозь зубы что-то о детском мщении, о варварском и совершенно бесполезном деле.

— Поймите, — сказал он наконец тихо и отчётливо, — Мортье остаётся, и на него смотрят, как на человека, обречённого на гибель.

Маленький Виньон продолжал упрямствовать.

— Но я не могу ехать на хромой лошади, мсье.

— Вы можете ехать на другой! Мальчик мой, в твоём распоряжении вся императорская конюшня! — продолжал увещевать своего подопечного Коленкур.

Глаза Виньона наполнились слезами.