Книга Меч и корона - Анна О’Брайен

Вот удача!

Людовик захлопал глазами. Мою наживку он заглотнул, а что из этого следует, было видно по его глазам: посредством поддержки нового брака Вермандуа он получал возможность досадить своему личному врагу. Я, с великолепным самообладанием, молча выжидала.

— Сестрица графа Шампанского, вот как? — пробормотал король.

— Конечно. Так поддержите вы Вермандуа и Аэлиту?

Я чуть не мурлыкала от удовольствия. Кашу я заварила (это я-то, в жизни ничего не варившая), теперь надо подождать, пока она поспеет. Да ну! Не больше десяти мгновений понадобилось, чтобы эта каша забурлила.

— Да, поддержу! — вскричал Людовик. — Поддержу! Я немедленно созову епископов Франции, чтобы они объявили брак Вермандуа недействительным.

— Графу Шампанскому это не понравится.

Я протянула Людовику руку, чтобы он застегнул на моем запястье браслет, усаженный аметистами. Это он сделал быстро и толково, словно надел уздечку на лошадь, а мысли его уже были далеко: он обдумывал и рассчитывал.

— Да уж думаю, не понравится.

Людовик улыбнулся, весьма кровожадно для своего характера.

Он сделал, как сказал: нашел трех послушных епископов, которые согласились объявить брак недействительным на основании кровосмешения в третьей степени родства. Те же епископы едва ли не на одном дыхании сочетали Аэлиту и Вермандуа законным браком.

Все это вызывало у меня высшую степень удовлетворения.

Мы радостно отпраздновали свершившееся событие. Аэлита сияла от счастья. Граф ходил высоко задрав нос. Нытье аббата Сюжера оставили без внимания. Людовик отпраздновал свою личную победу над графом Теобальдом Шампанским, осушив больше кубков вина, чем обычно. Быть может, это и оказало на него влияние, послужило своего рода стимулом? Само вино или же восторг от великолепно организованной мести? В ту ночь он пришел ко мне на ложе и взял меня, как положено мужчине брать женщину. Сердце у меня радостно затрепетало. Разве он не сможет стать таким мужем, которого я хотела для себя?

Ах, но последствия! Наверное, нельзя было допускать, чтобы меня так ослепили счастье сестры и проснувшаяся мужественность Людовика. Почему же я не разглядела того, что должно было казаться очевидным любому, кроме самых неповоротливых умом?

Политические последствия были быстрыми и катастрофическими.

Отвергнутая супруга Вермандуа вместе с детьми отправилась во владения своего брата, в Шампань, отдала себя под его покровительство и стала громко возмущаться незаконностью принятого епископами решения. Граф Теобальд обратился к папе — тогда папский престол занимал Иннокентий[37], коварный, как и все папы, на мой взгляд. Теобальд утверждал, что мы с Людовиком принудили епископов принять такое решение; полагаю, Людовик именно так и поступил, однако обвинять его столь открыто и столь злобно не было проявлением мудрости.

Да и со стороны папы топать своей святейшей ножкой в ответ на жалобу тоже не было проявлением приемлемых в дипломатической практике методов.

Я могла бы сразу сказать Иннокентию, что ни к чему все это не приведет. С Людовиком надо было поговорить мягкими словами и осторожными намеками, а не издавать повеления. Пусть его и воспитали монахом, но сознания своей королевской власти было у него не меньше, чем у Людовика Толстого.

Результатом явилась нелепая сцена, напоминающая скверные представления неумелых шутов, разве что ничего смешного в этой сцене не оказалось. Я беспрестанно выслушивала бесконечную череду гонцов, доставлявших нам новости и папские повеления, каждое из коих было похлестче предыдущего. Папа Иннокентий бушевал у себя в Риме, сетуя на ту роль, какую сыграл в разводе Людовик. А графу Вермандуа просто-напросто повелел возвратиться к первой жене. Граф, вполне счастливый с Аэлитой, решительно отказался. Ярость Иннокентия разгорелась еще пуще, и он отлучил от церкви тех французских епископов, которые подчинились настояниям Людовика. Людовик же винил во всех неприятностях графа Теобальда. Еще более пагубным было решение папы бросить нам новый вызов. Ослушников он наказал по высшей церковной мере. Иннокентий отлучил от церкви Вермандуа и Аэлиту.

А что потом? Папа Иннокентий отлучил от церкви заодно и Людовика.

Весь дворцовый штат был подвергнут интердикту[38], лишен возможности общаться с Всевышним. Ни служб, ни исповеди, ни покаяния, ни отпущения грехов. Нас отлучили от лона Господня. Тут уж Людовику негде было спрятаться.

— Господом клянусь! Он этого не сделает! — От обуявшего его ужаса Людовик задыхался и сыпал богохульствами. — Я не заслужил такого приговора, будь он проклят! Король Франции не подчинен Риму! Черт побери! Я ему не щенок, которого надо выпороть, чтобы сидел у ног хозяина!

Отлучение заставило Людовика распалить свой гнев, пока тот не запылал пожаром. В ярости он мерил шагами тронный зал, проклиная по очереди то папу, то графа Теобальда. Щеки у него запали от переутомления, ибо он тяжело переносил невозможность утешиться в церкви. Я и не пыталась унять его, это было уже бесполезно.

— Все это лежит на совести Теобальда Шампанского, — рявкнул он, снова вернувшись к тронному возвышению, откуда я за ним наблюдала. — Если б он сразу не кинулся в Рим распускать сопли… Ну, за это он заплатит. Я преподам ему такой урок, который он не скоро забудет. Вассал не может безнаказанно поднять против своего сюзерена всю церковь.

Едва проговорив это, Людовик тут же вышел из зала и подозвал своего управителя.

Ох, Аэлита!

Теперь у меня появилось отчетливое предчувствие катастрофы — над нашей головой смыкались грозовые тучи. Я молилась о том, чтобы брак сестры того стоил.

До самого вечера дворец наполнялся одним лишь топотом бегущих ног и громкими выкриками приказов. Поползли слухи, стали множиться, становясь все более невероятными. Поздно вечером Людовик, до крайности возбужденный, снизошел ко мне и явился в спальню, но к тому времени я уже знала, что он задумал. Глаза у него горели, сам он изнемогал от усталости, но держался за счет нервного возбуждения. Присел на ложе и изложил мне план своего похода:

— Мы выступаем завтра, Элеонора. Я созвал всех своих вассалов с их дружинами. Во главе войск я вступлю в Шампань. Я поставлю его на колени. Аббат Сюжер этого не одобряет, но я не стал к нему прислушиваться. Хочу получить голову Теобальда на блюде. Это правильная политика, как вы находите, Элеонора?