Книга Властелин суда - Роберт Дугони

«Из праха сотворен, в прах возвратишься, — сказал он, просеивая землю сквозь пальцы и бросая ее в воздух. — Прах к праху и тлен к тлену».

И такую-то малость они заслужили. Они заслужили и больше. Когда-нибудь, если ему служится вернуться сюда, он сложит здесь могильный холмик из камней, посадит дерево или куст рододендрона в память о них. Окончательность такого решения расстроила его. Он представил себе, как весело, вприпрыжку бежали они навстречу своей погибели, виляя хвостами, никак не подозревая в людях подобной бесчеловечности. Но Чарльз Дженкинс о ней знал. Он знал о ней по личному опыту, и тридцать лет также не смогли стереть это воспоминание.

Его синяя нейлоновая ветровка не пропускала воздуха, и тело парилось в ней. Рубашка прилипла к коже, как целлофановая пленка. Он то и дело стирал с головы капли влаги и пота, чтобы они не заливали глаза. Рассвет пробивался сквозь прорехи в сплошном шатре из листвы и ползучих растений, посылая туда косые и изломанные полосы света вместе с почти безмятежным ощущением покоя.

Уж слишком все спокойно.

Густые заросли всегда смущали его — молчание их казалось неестественным, словно какой-нибудь хищник притаился рядом, распугав или убив все живое вокруг, все, способное двигаться и перемещаться.

Он продирался сквозь густые заросли к поляне, где его ожидала ужасная картина, подобную которой он до сих пор видел лишь однажды, во Вьетнаме.

В мертвенном застылом воздухе повисла пелена дыма и пепла — она поднималась от углей, жгла горло и ноздри запахом пожарища и еще одним запахом — сладковатым, который, как он надеялся, ему никогда уже больше вдыхать не придется. Невысокие костры догорали там, где некогда были хижины, иногда из сгоревшей постройки вдруг вырывалось длинное пламя — огонь потрескивал, шипя на него, как злобная потревоженная змея. И это было единственным звуком под покровом леса. Ведь даже дикие звери скорбят молча.

От горя и изнеможения Дженкинс упал на одно колено, его стало мутить от гнева. За его спиной раздался шелест, он услышал шаги и тяжелое дыхание догонявшего его человека. Джо Браник вышел из зарослей и застыл, словно внезапно очутившись на краю пропасти. Если он что-то и собирался сказать, слова застыли в нем — так же внезапно. С открытым ртом Браник глядел на окровавленные тела, они лежали в дверях уже несуществующих хижин, на тропинках, на склонах, там, куда бросились местные жители в отчаянной и тщетной попытке бегства. Но их догоняли и расстреливали, как диких зверей. Их казнили. Мужчин и женщин.

Детей.

Дженкинс согнулся пополам в приступе рвоты. Когда желтая пена перестала литься изо рта, тело все еще сотрясали мучительные сухие судороги. Он сел, вытер слюну в уголках рта, сплюнул, в глотке жгло какой-то кислятиной.

— Сперва они убили мужчин, — шепотом сказал он. — Собрали и стали расстреливать. Огонь был смертельный. Они дали им возможность бежать и стреляли по ним, как по мишеням.

— Господи... — прошептал Браник. Он перекрестился.

Дженкинс встал и пошел прямо к трупам.

— Женщин они связали, одних замучили, других, конечно, насиловали. Они убивали матерей, руками укрывающих своих детей.

Ему теперь было ясно, как все происходило. Дети, цеплявшиеся за своих матерей, судорожно обнимающие их, были девочками. «Мальчиков они отделили», — сказал он и, повернувшись, торопливо зашагал по деревне. Браник следовал за ним.

Хижина без перегородок, примостившаяся к большому плоскому камню, сильно обгорела, но каким-то образом не разрушилась — возможно, ее спасли дождь и сырость, возможно, роль тут сыграло что-то другое, что именно — вникать не хотелось. Дверь была сорвана с петель, и не для того, чтобы войти, — дерево было хлипким и от порядочного пинка разлетелось бы в щепки. Сделано это было, чтобы вызвать смятение и панику.

Дженкинс поднырнул под дверной косяк и вошел внутрь. На земляном полу лежало тело, и, несмотря на побоище вокруг, это тело, растерзанное и изувеченное, лежащее в стороне от других, делало все произошедшее до ужаса личным и непостижимым.

Подтверждение тому, что Дженкинс и подозревал, заставило его сжать кулаки от ярости. Гнев клокотал в горле, душил его мукой, а чувство вины сбивало с ног, ударами кувалды бросая на колени.

— Чарли! Хватит! Идем же! — Джо Браник, стоя над ним, тянул его к двери.

— Черт подери, Джо! — сказал он. — Черт подери их всех!

Алекс пошевелилась, вздрогнула от боли, но не проснулась.

В тусклом свете, льющемся с приборной доски, Дженкинс изучал ее черты, продолжая гадать, неужели это Джо мог так подставить под удар дочь Уильяма Харта. Она сказала, что они выслеживали правых, чьи организации могли помешать соглашению, нужному для того, чтобы Мексика открыла свой нефтяной рынок иностранным компаниям. Такое весьма вероятно, но Джо погиб не из-за этого. Ответ содержался в присланной им папке.

Он погиб из-за Дэвида Аллена Слоуна.

29

Клиника Калифорнийского университета, Сан-Франциско

Доктор Бренда Найт сняла ремни, стягивавшие грудь и лодыжки Слоуна, но ремни, удерживавшие кисти его рук в шести дюймах от края койки, остались на месте. Правилами внутреннего распорядка, объяснила она, снимать их не разрешается. В противном случае его пришлось бы поместить в запертый бокс, чего он, конечно же, не хочет. Слоун понимал, что дело тут не только в правилах. Она считала его не то сумасшедшим, не то опасным для окружающих. Учитывая полицейского, дежурившего возле его двери в ожидании возможности поговорить с ним, подобное заключение было вполне естественным. Мыслями он постоянно возвращался к Мельде, к тому, как держал в руках ее хрупкое безжизненное тело. Его переполняла грусть. Временами его охватывал гнев.

Кто мог совершить подобное? Кому понадобилось убивать милую безобидную старушку?

Ну а сон, преследовавший его? Был ли это просто сон, или он таил в себе что-то еще, некое предчувствие? Неужели он предвидел это? И сродни ли его предчувствие той силе, которую он ощутил в себе в зале суда?

Лежа в одиночестве в палате клиники, он испытывал такое же чувство вины, ощущение, что он в какой-то степени ответственен за это. Мысль заставляла цепенеть от ужаса. А потом вспоминал ее убийцу, и в душе вспыхивал гнев.

Несмотря на свое нежелание допустить к нему полицию, доктор Найт живо интересовалась его состоянием, и из ее вопросов он понял, что случай его — особый и вызывает ее любопытство. Она рассказала ему, что полиция обнаружила его в квартире приникшим к безжизненному телу Мельды; при этом он горестно стонал. Когда они приблизились, Слоун отказывался им повиноваться. Когда они попытались оторвать его от Деманюк, он стал сопротивляться. Последовала легкая потасовка, в ходе которой он вдруг обмяк и словно бы потерял сознание. Не сумев привести в чувство, они доставили его в отделение скорой помощи. Дежурный врач осмотрел его и не нашел никакой патологии, но так и не смог его растормошить. Он вызвал из дому Найт, которая заступила на его место. Он же удалился в комнату отдыха.