Книга Сукино болото - Виталий Еремин

– Ты замечал, что у тебя меняется психика?

– Конечно. Я в колонии убедился – все преступники истерики. От этого мне труднее всего было избавиться. У меня отец истерик. Он когда психовал, садился на спинку стула и начинал руками размахивать. У него даже походка истерическая, танцующая. И у меня такая была. Я долго избавлялся.

«Получается, он изменил свою природу, – отметила Анна. – Это само по себе удивительно». Ей хотелось задать следующий вопрос, самый деликатный. Наконец, она решилась:

– Скажи, а отношение к женщинам тебе не пришлось изменить?

Конечно, пришлось. Спасибо Нуркенову, дал такую возможность. И судьбе спасибо.

…На четвертом году отсидки его перевели в плановый отдел столярного производства. Заболел вольный чертежник. Временно заменить его проще было каким-нибудь зэком. Там же, в этом отделе, работала экономистом Марина. Были и другие вольняшки. А Павел к тому времени совсем одичал, отвык от нормального человеческого общества. Слова путного сказать не мог. Но когда смотрел на Марину, то слов и не требовалось. Конечно, сказывалось, что давно не видел девушек. Даже если бы Марина была так себе, все равно он должен был смотреть на нее как на красавицу. Но она была красива. Поразительно красива для такого некрасивого места, как колония. Он влюбился. Не шло сюда никакое другое слово. Он шел на работу в производственную зону, как на праздник, и уходил с таким чувством, будто в жизни происходит перерыв до завтрашнего утра. Он молил Бога, чтобы грипп у чертежника дал осложнение. Молитва отчасти помогла. После болезни вольняшка взял отпуск. Впереди был еще месяц счастливой лихорадки.

Все в этом отделе работали в одной комнате, каждый был под присмотром остальных. Но когда уже мало было языка взглядов, Марина первая подбросила Павлу записку со словами «Если хочешь, можешь мне написать».

Он писал, придя с работы, до самого отбоя, сам удивляясь, откуда берутся у него такие слова, такая нежность. Первое ответное письмо Марины он читал и перечитывал, пока не запомнил наизусть. Письма девушки были незатейливы. Но других ему и не требовалось. Главное, что в них тоже была нежность.

А потом, через две недели, как и следовало ожидать, вольняшки начали что-то замечать. Начали следить. И, естественно, выследили. Письмо Марины было перехвачено и передано оперу. Опер собирался поставить девушке условие: или она выдает ему все письма Радаева, или ее немедленно увольняют. Если выдаст, ни ей, ни Радаеву ничего не будет. Конечно, неопытная девушка должна была поверить.

Вмешался Нуркенов. Он пошел к начальнику колонии и попросил никого не трогать: ни Марину, ни Радаева. Пусть все идет, как идет, до возвращения из отпуска чертежника. Начальник вызвал опера. Трое тюремщиков целый час решали, что делать. Пришли к мнению: пусть будет так, как предлагает Нуркенов.

Это было сделано ради Радаева. А Марина через две недели была уволена. Ее просто обязаны были уволить – за связь с заключенным.

Ее уволили внезапно. У Радаева не осталось адреса, по которому он мог бы продолжить переписку с ней. И она ему больше не написала, ей запретили. «У парня впереди еще шесть с лишним лет. За это время ты и замуж выйдешь, и детей нарожаешь. Шесть лет – большой срок», – сказал ей на прощанье опер. В сущности, он был прав.

Опер деликатно не сказал Марине, что и Радаев будет другим, когда выйдет. Та любовь, которая между ними вспыхнула, только в неволе и может гореть. Но эту мысль девушке подсказали другие вольняшки из планового отдела.

Марина исчезла из жизни заключенного Радаева, сыграв свою роль. Теперь он мысленно уже не называл женщин бабами и не морщился при слове «любовь»…

Радаев решил сменить тему.

– Лучше расскажите, как вам удалось меня освободить.

Он знал, что ходатайства, даже самого сильного, мало. С бумагой нужно ходить по кабинетам, ее нужно правильно озвучить. Он понимал, что ходатайства администрации колонии и администрации области, конечно, сыграли свою роль, но все равно его освобождение почти целиком зависело от этой женщины.

Ланцева рассмеялась теплым смехом.

– Верховный суд, Павлик, это обычное бюрократическое учреждение. Твое дело было поручено обыкновенному чиновнику. Он, как принято говорить, готовил вопрос. От него одного зависело практически все.

Анна вспомнила, какими глазами смотрел на нее этот толстый дядька с короткими ногами и руками. Как поначалу подозревал, что она имеет какую-то свою корысть. Как пытался вбить клинья… Нет, эти подробности ни к чему.

– Хочешь пить? Возьми у меня в сумке.

Павел открыл упаковку с персиковым соком, протянул.

Анна сняла с глаз платок, посмотрела ему в глаза:

– Пей первый. Пей все, оставь мне только глоток.

– Нет, сначала вы.

Они смотрели не в глаза друг другу. Смотрели на губы. «Он сейчас думает, поцеловать меня или не стоит торопиться, – мелькнуло у Анны. – Все молодые такие дурачки. Не знают, что женщина чаще всего жаждет отдаться тогда же, когда мужчина хочет ее взять. В начальный период зарождения чувства. Только умело это скрывает. Неопытный. Они все, молодые, останавливаются в неволе в развитии, приобретают там только негативный опыт».

15 июня 2006 года, четверг, ближе к вечеру

Булыкина задерживал полковник Шокин. Начальник требовал хоть какого-то плюса в работе. Нельзя месяцами работать без результатов.

– Я не узнаю тебя, Булыкин, ты ж майора на два года раньше срока получил. Задело, за быстрые результаты, а тут топчешься на месте.

– Мне майора за Чечню дали, – уточнил Никита. – Товарищ полковник, я не очень понимаю, что вы считаете результатом.

Он, конечно, другое хотел сказать. «Убойный отдел, где черт знает сколько людей, до сих пор не раскрыл, кто убил Кузина, Ваню Томилина, майора Макарова. А чего ты хочешь, полковник, от двух сотрудников, меня и лейтенанта Тыцких? Для нас практически любая задача невыполнима. И ты отлично это понимаешь. Но почему-то считаешь допустимым, чтобы решением задачи занимались только мы двое».

– Не понимаешь?! – вспучился Шокин.

«Да, не понимаю. Задача формулируется неконкретно. Нейтрализация группировок, то есть банд. В смысле, чтобы не убивали друг друга? Или как-то еще? А если подростки, предположим, не дерутся, а только употребляют наркотики? Это как? Лучше?»

– Эй, ты где? – Шокин сбавил тон. – По-моему, ты меня не слушаешь.

– Нет, я весь внимание, – встрепенулся Булыкин. – Вы сказали, что в случае оперативной необходимости на мой отдел будет работать все управление.

Полковник брезгливо поморщился:

– Но ты же не создаешь этой оперативной необходимости. Ты слепой и глухой. Ты не знаешь, что происходит в группировках.

– Нет уже группировок, товарищ полковник, – возразил Булыкин. – Одна осталась. Грифы всех под себя подмяли.