Книга Пасынки безмолвия - Андрей Фролов

К плечу кто-то прикоснулся. Вежливо, тактично, чтобы не напугать. Но Павел все равно подскочил. Попытался схватиться за пистолет, но вместо этого лишь отбил пальцы о торчащую из-за пояса рукоять.

Обернулся, наткнувшись на виноватую улыбку Петра. Жестами тот предлагал переждать в комнате. Мол, пока женщины на кухне хозяйничают. С надеждой глянув на егеря, потерявшую к спасенному из подземелий всякий интерес, Сорока поплелся за парниковым.

Четырехкомнатная квартира молчунов была обставлена уютно, но холодно.

Не чувствовалось в доме тепла, заботы и ласки, пронизывающих самые захудалые семейные гнездышки Циферблата. На стенах и окнах – спокойные цвета обоев и штор. Обивка диванов в гостиной столь же сдержанна в оттенках. Пол покрыт керамической плиткой даже в спальнях. Среди коих, кстати, обнаружилась и детская.

Заметив через приоткрытую дверь несколько игрушек, в рядок усаженных на небольшую кровать, Сорока уделил чуть больше внимания настенным фото. И действительно убедился, что у нелюдей есть маленькая девочка.

Петр, усевшись на диван, предложил занять кресло напротив.

И многозначительно водрузил на колени компьютерный чемоданчик, прихваченный со стройплощадки. Открыл, внимательно наблюдая за реакцией человека. Так же неторопливо выдвинул планшеты. Вопросительно приподнял обруч в сторону Сороки, сам демонстративно закивав на домашний телефон, висящий на пороге прихожей.

Павлу стало не по себе.

Он даже чуть не обернулся в сторону кухни, где пропадала Погремушка. Нелюдь предлагал ему общение! Как егерю в машине, пока сам он пялился в окно. Соглашаться ли?

Петр продолжал улыбаться, протягивая обруч. Сорока робко потянулся навстречу, забирая прибор и чемодан. Если уж какая-то неотесанная девчонка не испугалась вступить с застекольщиком в мысленный контакт, он тоже дрейфить не намерен!

Вот так, именно так жестко, размыслил он, пристраивая на уши плоский нимб. Причем собственным голосом, а не отцовским. А еще вдруг задумался, что по непонятным причинам ему бы хотелось, чтобы Погремушка видела его смелость и решительность. Даже если сам он не заметит, что егерь за ним наблюдает. Даже если украдкой или мельком. Ему вдруг стало приятно верить, что девушка держит сородича в поле внимания…

Петр тем временем встал, снимая со стены стационарный телефон – диковинное устройство, только отдаленно напоминавшее привычные Павлу средства связи. Примостился на подлокотнике дивана, установив прибор на коленях. Начал колдовать с номером. И когда в недрах раскрытого портфеля замерцало, дотянулся и помог гостю ответить на вызов.

«Осторожность. Отсутствие страха, – тут же пронеслось в голове Павла, заставив вздрогнуть. – Общение».

Уставившись на хозяина квартиры, он вдруг понял, что посылаемые ему мыслеобразы и есть те самые «лодосовские соплитоны», о которых рассказывала девушка. Сорока невольно улыбнулся: получать мозгозрительные послания оказалось круче, чем смотреть старинный трехмерный фильм, транслируемый напрямую на зрительные нервы…

«Норма, – нерешительно подумал он, внутренним взором наблюдая, как закручивается в спирали и башенки дым его ментальных образов. – Не страшно».

«Приготовление еды, – послал ему Петр, удовлетворенный сообразительностью собеседника. – Время общения в ожидании. Желание спросить?»

Сорока задумался.

Все двадцать три года своей жизни он мечтал поближе узнать молчуна. Спросить, что заставляет их быть такими выродками, дарить деньги и убивать людей, отстраняться за полусферами из бронестекла, жить по принципу пчелиного улья? Правда, чем старше становился парень, тем сильнее становилось желание задать эти вопросы, наступив застекольщику на горло и уткнув в лоб автоматный ствол. А вместо этого – путешествие в абсурд: сидит себе в удобном кресле, развернув на коленях комп и нацепив на голову передающий обод, и ждет, когда жена нелюдя приготовит им всем пожрать…

И не успел Сорока собрать мысли в горсть и решить, о чем действительно хотел бы спросить Петра, в эфир уже ушел его импульс. Бесформенный, неопрятный, что сразу стало заметно по гримасе парникового. Но яркий и вполне доступный:

«Егерь. Сообщила мне. Вы не понимаете, что такое голос. Даже свой собственный. Правда?»

«Корректно, – тут же вернулось через обруч, а в доказательство Петр еще и кивнул. – Речь недочеловека является для нас чуждым набором звуков. Периодически таким же пугающим, как рык льва. Периодически таким же забавным, как свист дельфина».

«Вы странные сумасшедшие…»

«Испытываю затруднения в расшифровке твоей мыслеформы».

«Вы необычные. Вы совсем не как мы».

«Этому есть объяснение».

«У тебя наличествует дочь, корректно? В условиях необычайно сурового ограничения жителей Куполов… – Сорока пытался подбирать образы как можно вдумчивее, чтобы ненароком не разозлить сидящее на подлокотнике дивана существо. – Вы себя обеднили. Что помнишь о своих родителях? Возможно ли, что ты никогда не слышал их голосов? Возможно ли, что все твое наследие о них – это картинки на стене? Что запомнит твоя девочка, когда ты умрешь?»

«Родители?»

Петр переслал парню встречный образ, словно уточняя, верно ли понял вопрос. Уставился на стену гостиной, где висела пара десятков объемных семейных фотографий. Довольно жизнерадостных в большей массе, но все равно каких-то безэмоциональных, неживых. Словно подвергнутых эффекту тонировки психологической сепией. Или состаривания, намеренного понижения градуса эмоций…

«Корректно и не поддается сомнению, – ответил он наконец, снова переводя взгляд на Сороку. – Хорошо помню своих родителей. Еще больше информации хранится в архиве семьи. Их образы, всплывающие в памяти, время от времени вызывают у меня чувство удовлетворения…»

В этом месте человек не совсем понял мысли молчуна.

У парня сложилось впечатление, что под термин «удовлетворение» населяющие Инкубаторы чудики готовы заколотить сразу сто тысяч понятий и определений. От щемящей тоски по любимому человеку до плотского наслаждения или кулинарного восторга. От творческого упоения до приятной опустошенности после тяжелой физической работы. От азарта до предвкушения.

Так дети прибираются в своей комнате, запихивая раскиданные игрушки в шкаф, с силой уплотняя, забивая ногами, превращая бардак в нечто цельное и запросто измеримое. Вместо кучи одежды – плотно набитая полка. Вместо тысяч дефиниций – удовлетворение…

«Они помогли мне появиться на свет, – продолжал Петр, стараясь не спешить с потоком мыслеформ. – Ввели меня в общество. Сделали полноценным гражданином и членом цивилизации, наполненной высшими нормами гуманизма и духовного развития. Превратили в равноправного участника гармоничной и социально-ответственной системы, где нет понятий предательства или фальши. Не могу знать/помнить/материализовать их голоса. Это очевидно. Но слепки родительских логосолитонов до сих пор живут в моей памяти. Иногда позволяю себе вспомнить о родителях с перламутрово-серым оттенком удовлетворения».