Книга Князь ветра - Леонид Абрамович Юзефович

— Студент?

— Все-то вы знаете! — подольстился оборванец. На этом допрос закончился. Константинов спросил: — И что теперь с ним делать?

— Гнать, — сказал Иван Дмитриевич. — В три шеи, на все четыре стороны.

21

Роговы жили на Кирочной, в номерах Миллера. На стук никто не отозвался, дверь была заперта на ключ, но коридорный открыл ее своим ключом. Ответственность за это Иван Дмитриевич взял на себя. Позавчера хозяева сыграли с ним такую штуку, что теперь он позволил себе провести обыск в их отсутствие и без понятых, в полном одиночестве.

Глаз отметил неприбранную постель, пыль на книжных полках, апельсиновую кожуру под кроватью, скомканный дамский чулок в углу. Письменный стол был тут единственным оазисом порядка. В первом же выдвинутом ящике обнаружилась толстая папка с переводом «Драгоценного зерцала сокровенной мудрости». Памятник монгольской общественной мысли эпохи Абатай-хана, вспомнил Иван Дмитриевич. Самой мудрости было немного, страничек на пятьдесят. Приложения в несколько раз превосходили по объему основной текст. Фундаментальная вступительная статья, генеалогические и хронологические таблицы, обширный комментарий, два индекса, словарь терминов, приводимых на языке оригинала.

В последнем Иван Дмитриевич отыскал слово «Габала (габбала)» и прочел:

«Ритуальная чаша для сбора крови жертвенных животных.

Изготавливается из верхней части опиленного по параллели глазной орбиты черепа девственника, который умер ненасильственной смертью и при жизни не убил ни одного живого существа. На внутренней и внешней стороне такого черепа должны находиться определенные знаки в виде впадин и линий, возникшие естественным путем, но имеющие форму некоторых букв тибетского алфавита или священных буддийских символов. Поскольку совокупность этих примет в природе встречается редко, а в сочетании с требованиями, предъявляемыми к жизни и смерти владельца черепа, еще реже, настоящая Г. считается предметом высочайшей ценности. Употребляется при магических обрядах, связанных с культом докшитов». Иван Дмитриевич нашел и это слово:

«ДОКШИТЫ, они же шагиусан (монг.), срунма (тиб.), дхар-мапала (санскр.). Грозные стражи и хранители буддизма, призванные карать грешников и сражаться с теми, кто препятствует распространению „желтой религии“ или причиняет зло ламам. Различают восемь главных Д., т.н. Восемь Ужасных: Чойжал (Эрлик-хан), Чжам-саран (Бег-Дзе), Эхин-Тэнгри, Дурбэн-Ни гурту, Махагала, Цаган-Махагала, Намсарай и Памба. Изображаются в облике демонических существ. См. также Коммент., прим, к с. 38».

Выполнив это указание, Иван Дмитриевич узнал следующее: «В связи с культом докшитов большой интерес представляют воззрения монголов на фигуру сатаны, сведения о котором они получили от наших раскольников, переселившихся в Забайкалье и даже в саму Халху. По данному поводу существует два мнения.

1. Монголы считают, что дьявол есть один из Восьми Ужасных, причем не Чойжал, как естественно было бы предположить, учитывая его роль владыки ада, но Чжамсаран как самый из всех воинственный. Являясь чем-то вроде буддийского агента в христианском лагере, он препятствует распространению на восток «русской веры» («орос хаджин»), разлагает ее изнутри и тем самым приближает конечный триумф «желтой религии» во всемирном масштабе. Это, как известно, произойдет после великой войны Ригден-Джапо и монголов с неверными. Такую мысль высказал один из лам монастыря Гандан-Тэгчинлин в беседе с нашим бывшим консулом в Урге г. Каменским, как он о том пишет в своей книге «Русский дипломат в стране золотых будд».

2. Монголы считают, что дьявол есть не докшит, а христианский аналог докшита, защищающий «русскую веру» точно так же, как Восемь Ужасных защищают буддизм. Таково мнение проф. П.Ф. Довгайло, вынесенное им из пребывания в монастыре Эрдени-Дзу».

Все это на Сафронова подействовало усыпляюще. Он перестал записывать, а в итоге потерял нить повествования: вдруг обнаружилось, что Иван Дмитриевич рассказывает уже о каком-то дачном поселке, при въезде в который он отпустил извозчика и пошел по пустынной улице, глядя на заколоченные окна домов. Стояла ранняя весна, дачников еще не было. В полуверсте, за песчаными дюнами, блестело море. Он прошагал через весь поселок и на отшибе увидел крытую драньем рыбацкую хижину. Это и была цель его путешествия.

Сафронов ничего не понимал, но спрашивать не решался. Он надеялся, что из дальнейшего все станет ясно само собой.

«Перед хижиной находился крошечный садик с двумя-тремя подагрическими яблонями и еще голыми кустами сирени, — рассказывал Иван Дмитриевич. — Здесь же сидел на корточках безобразный старик в лохмотьях, страшно худой, с нечистыми глазами. Он что-то чертил веткой в золе прогоревшего костра. Изучающе оглядев меня, он спросил: „Куда вы идете?“ — „В вечное пламя“, — ответил я так, как меня научили. „Откуда вы пришли?“ — задал он следующий вопрос. „Из вечного пламени“, — ответил я. Мои ответы успокоили его настолько, что он перешел на „ты“ и продолжал более благожелательно: „Скажи, сколько тебе лет?“ — „Одиннадцать“, — сказал я, зная, что это число считается у демонопоклонников священным. В нем содержится излишек совершенного числа „10“, адская прибавка, разрушающая божественную гармонию Вселенной. Кроме того, число „11“ состоит из двух единиц, что символизирует собой двойное первоначало мира и, следовательно, претензию дьявола на то, чтобы быть не тварью, взбунтовавшейся против Творца, но создателем всего сущего наравне с Богом.

Услышав мой ответ, старик встал и отворил передо мной дверь хижины. Мы вошли в темное помещение, явно нежилое, заваленное всякой рухлядью. Ржавые тазы и ведра, сломанные садовые инструменты, гнилые доски и кучи разного хлама, пересыпанного битым стеклом, громоздились, однако, таким образом, что оставляли свободной видневшуюся в земляном полу крышку погреба. Мой провожатый откинул ее, я увидел уходящий во тьму сруб наподобие колодезного. Лестницу заменяли вбитые в бревна железные скобы. Старик без слов дал мне понять, что должен остаться наверху, Незаметно для него осенив себя крестным знамением, я стал спускаться.

Снизу тянуло холодом, плесенью, древесной трухой. На ощупь я прикинул расстояние между двумя соседними скобами, сосчитал ступени и вычислил, что к тому времени, когда моя нога коснулась дна этого колодца, земная поверхность простиралась надо мной приблизительно в пяти саженях. Было сыро и холодно, пахло, как в старой, плохо просушенной с осени овощной яме. Ощущалась близость грунтовых вод. Глаза уже привыкли к темноте, я заметил в одной из стен узкий лаз, окрашенный далеким светом, и, протиснувшись в него, двинулся в ту сторону, откуда навстречу мне сочился этот красноватый трепещущий свет. Через каждые пять-шесть шагов потолок тоннеля был подперт бревнами. Временами слышался тревожный шорох осыпающейся земли, под ногами чавкало.

Через особенно грязные места были переброшены доски. По двум таким доскам я вошел в открытую дверь под мощной бревенчатой притолокой и очутился в просторной зале, освещенной несколькими укрепленными по стенам факелами. Пол здесь был выложен торцами. Три или четыре пары столбов, образуя своеобразную галерею, поддерживали потолочные балки. Вся эта довольно примитивная крепежная конструкция оставляла ощущение ненадежности.