Книга Хроники любви - Николь Краусс

Больше я так никогда не делал. Доказал сам себе, что могу, и хватит. Иногда я проходил мимо какого-нибудь частного клуба, не будем говорить какого, и думал: «Шалом, придурки, вот идет еврей, от которого вас никакие замки не спасут». Но после той ночи я никогда больше так не рисковал. Если меня посадят в тюрьму, то быстро выяснится, что никакой я не Гудини. Так что?.. В моем одиночестве меня утешает мысль, что любые двери, как бы крепко они ни были закрыты, никогда на самом деле не заперты для меня.

Так я пытался себя утешить, стоя под дождем перед библиотекой, пока прохожие спешили мимо. В конце концов, разве не для этого брат обучил меня такому ремеслу? Он знал, что я не смогу вечно оставаться невидимкой. «Покажи мне еврея, который научился выживать, — сказал он однажды, пока я смотрел, как замок поддается его рукам, — и я покажу тебе волшебника».

Я стоял на улице, и дождь лил мне за шиворот. Я крепко зажмурил глаза. Дверь открылась, а за ней еще одна, а потом еще, и еще, и еще.

После библиотеки, после разочарования с «Невероятными фантастическими приключениями Фрэнки, беззубой чудо-девочки», я пришел домой. Снял пальто и повесил его сушиться. Поставил греться воду. Позади меня кто-то кашлянул. Я чуть до потолка не подскочил. Но это был всего лишь сидевший в темноте Бруно.

— Ты что, с ума меня свести хочешь? — закричал я, включая свет. По полу были разбросаны страницы книги, которую я написал в юности. — О нет, — произнес я. — Это не…

Он не дал мне договорить.

— Неплохо, — сказал он. — Только я бы не так ее описал. Но что я могу сказать? Это твое дело.

— Послушай… — начал я.

— Не надо мне ничего объяснять, — ответил Бруно. — Это хорошая книга. Мне нравится, как она написана. За исключением тех кусков, которые ты украл, очень изобретательно. Если говорить о чисто литературных аспектах… — я не сразу понял. Он говорил со мной на идише, — о чисто литературных аспектах, что тут может не нравиться? И вообще, мне всегда было интересно, над чем ты работал. Теперь, спустя столько лет, я знаю.

— А мне было интересно, над чем работал ты, — ответил я, вспоминая давно ушедшее время, когда нам обоим было по двадцать и оба хотели стать писателями.

Бруно пожал плечами, как умел только он:

— Над тем же, над чем и ты.

— Над тем же?

— Конечно, над тем же.

— Над книгой о ней?

— О ней, — сказал Бруно. Он отвернулся и посмотрел в окно. Потом я увидел, что он держит на коленях фотографию, ту, где мы с ней стоим около дерева, на котором — она об этом никогда так и не узнала — я вырезал наши инициалы. A+Л. Они едва видны. Но. Они там.

Он сказал:

— Она умела хранить секреты.

И тогда я вспомнил. В тот день, шестьдесят лет назад, когда я в слезах вышел из ее дома, я увидел его. Он стоял под деревом с тетрадкой в руках, дожидаясь, когда я уйду, чтобы пойти к ней. За несколько месяцев до этого мы были лучшими друзьями. Мы полночи не ложились спать, с ним и еще парой других мальчишек, курили и спорили о книгах. И что? К тому времени, когда я увидел его в тот день, мы уже не были друзьями. Мы даже не разговаривали. Я прошел мимо него, как будто его там не было.

— У меня к тебе только один вопрос, — сказал Бруно теперь, шестьдесят лет спустя. — Я всегда хотел это знать.

— Что?

Он кашлянул. Потом посмотрел на меня:

— Она тебе говорила, что ты пишешь лучше, чем я?

— Нет, — солгал я. А потом сказал правду: — Этого и не требовалось говорить.

Наступило долгое молчание.

— Странно. Я всегда думал… — Он не договорил.

— Что? — спросил я.

— Я думал, мы боролись за что-то большее, чем ее любовь, — продолжил он.

Теперь уже я посмотрел в окно.

— Что может быть больше, чем ее любовь? — спросил я.

Мы сидели в тишине.

— Я соврал, — сказал Бруно. — У меня еще один вопрос.

— Какой?

— Что ты тут до сих пор стоишь как дурак?

— Ты о чем это?

— О твоей книге, — ответил он.

— А что с ней такое?

— Пойди и забери ее.

Я опустился на колени и начал собирать страницы.

— Не эту!

— А какую?

— Ой, вэй! — сказал Бруно, хлопнув себя по лбу. — Вечно тебе все нужно объяснять.

Мои губы медленно растянулись в улыбке.

— Триста одна, — сказал Бруно. Он пожал плечами и отвернулся, но мне показалось, что я заметил, как он улыбался. — Это не какой-нибудь пустяк.

Потоп

1. Как развести огонь без спичек

Я искала Альму Меремински в интернете. Я подумала: вдруг о ней кто писал или найдется какая-нибудь информация о ее жизни. Набрала ее имя и нажала клавишу «ввод». Но по моему запросу появились лишь имена иммигрантов, прибывших в Нью-Йорк в 1891 году (Мендель Меремински), и список жертв холокоста в Яд ва-Шем[62](Адам Меремински, Фанни Меремински, а также Нахум, Зелиг, Гершель, Блюма, Ида, но, к моему облегчению, — поскольку я не хотела потерять ее в самом начале поиска, — Альмы среди них не было).

2. Мой брат вечно спасает мне жизнь

К нам приехал погостить дядя Джулиан. Он намеревался пробыть в Нью-Йорке сколько понадобится, чтобы провести последние исследования для книги о скульпторе и художнике Альберто Джакометти, которую он писал уже пять лет. Тетя Фрэнсис осталась в Лондоне присматривать за собакой. Дядя Джулиан спал на кровати Птицы, Птица — на моей, а я устроилась на полу в своем пуховом спальном мешке, хотя настоящей путешественнице он бы и не понадобился — в экстренной ситуации она могла бы подстрелить несколько птиц и для тепла засунуть перья под одежду.

Иногда по ночам я слышала, как мой брат разговаривает во сне. Это были обрывки фраз, так что я ничего не могла понять. Лишь однажды Птица заговорил очень громко, и я решила, что он проснулся. «Не ходи туда», — сказал он. «Что такое?» — спросила я, садясь в постели. «Там слишком глубоко», — пробормотал Птица и повернулся лицом к стене.

3. Но почему

Однажды в субботу мы с Птицей и дядей Джулианом пошли в Музей современного искусства. Птица настоял на том, что сам заплатит за себя. Деньги он заработал на продаже лимонада. Мы с братом бродили по музею, пока дядя Джулиан разговаривал наверху с куратором. Птица поинтересовался у одного из охранников, сколько фонтанов в здании музея. (Пять.) Он издавал странные звуки, как в видеоиграх, пока я не попросила его замолчать. Потом он стал считать людей, у которых были видны татуировки. (Восемь.) Мы стояли перед картиной, где были изображены люди, лежащие на полу. «Почему они так странно лежат?» — спросил Птица. «Кто-то их убил», — сказала я, хотя и сама не знала, почему они там лежат, да и вообще люди ли это. Я пошла к другой картине, которая висела напротив. Птица последовал за мной. «А почему их убили?» — не унимался он. «Потому что им были нужны деньги, и они ограбили дом», — ответила я и встала на эскалатор, идущий вниз.