Книга Баллада о Чертике - Збигнев Бжозовский

Работают сообща. Усталые, но довольные. Что-то собирают. Кто мне скажет, что — важное для народного хозяйства — собирают с полей?

Девчонки друг через дружку тянули руки, рвались отвечать: «Можно я, можно я?!»

— Я вижу, активность в нашем классе растет, — похвалила учительница и стала указывать пальцем: — Ну, что там они собирают?

— Свеклу!

— Помидоры!

— Лук!

— Картошку копают!

— Молодцы, хорошо. А кто мне скажет, что еще? Махонькие такие, в полосочку, газеты об этом пишут. Что еще собирают с полей?

— Ты, чего еще собирают? — тихонько спрашивал у мальчишек Карчмарек.

— Никто не знает? Ну?

— С полей еще собирают колорадского жука, — ответила Мрочковская полным предложением и уселась, довольная.

— Отличный ответ. Собирают колорадского жука, чтобы не поедал картофель и не снижал показателей. Люди на этой картине как раз собирают колорадского жука. Картина реалистическая. Великолепно написана.

— Я б хотел научиться рисовать, — вздохнул на переменке Карчмарек.

Проходя вечером мимо кинотеатра, мы увидели нашу учительницу с молодым человеком. Волосы у него были длинные, но брюки широкие, не придерешься.

— Это художник-живописец, — сказал Весек. — Я его знаю.

Тем для рисования у художника было хоть отбавляй. На заборах везде висели цветные плакаты, а на нескольких балконах даже лозунги — люди старались показать, какие они сознательные. Это был первый художник-живописец, приехавший в наш город. Относились к нему хорошо. И он носа не задирал.

В конце нашей улицы строили дом. Стены клал отец Духа — старый Дух — с помощниками.

— Как идет работа? — спросил Духа художник-живописец.

— Хорошо идет.

— Мне б хотелось порисовать. Можно?

— Почему нет!

Художники тогда любили каменщиков, а каменщики художников. Живописец расставил мольберт.

— А почему б вам не работать как все, по трое? — спросил он.

— Ну. Нас и есть трое, — ответил Дух, махнув мастерком. — Шурин только еще помогает — четвертый, а то работа срочная.

Мы остановились поглядеть. Художник нас не гнал. Каменщики появлялись на туго натянутом холсте все в пятнах, в тенях. Похожие.

— Хорошо рисует, — шепнул Весек.

Младший Карчмарек поморщился.

В конце месяца наша учительница отчего-то стала очень нервная. По любому пустяку кричала и ставила двойки. Как-то после уроков мы играли в футбол. Карчмареки были, Весек. И ее младший брат. Воображал, конечно, хотя мяч был Карчмареков. Когда шли вместе домой, всю дорогу трещал: живописная техника, пленэр, станковая, графика… Мы пытались что-нибудь из него выудить.

— Ты, они еще встречаются или нет?

— А мне-то какое дело, — пожимал он плечами.

Откололся, свернул.

Как раз садилось солнце — красиво, как на картинке в книжке. Мы шли прямо на него. Розовое облако внезапно стало похожим на грудь лежащей женщины. Старший Карчмарек вдруг спросил Весека:

— У тебя стоит?

— Чего?

— У меня стоит.

А с нашей учительницей становилось все хуже. На следующий день на четвертом уроке она вздыхала и украдкой отворачивала манжет блузки. И поглядывала в окно. Часы на башне костела, однако, шли так же медленно.

— Вы устали, верно? — спросила она у нас.

— Да-а-а!!

— Ну, тогда после перемены пойдем на экскурсию.

Построились парами, пошли к реке. Во второй паре шла Белинская. Она выросла. Карчмарек ни с того ни с сего на нее засмотрелся.

— Ты! Глянь! Красивые у ней волосы, правда?.. — сказал он тихо.

У реки сидел на стульчике художник. Склонял набок голову, всматривался, делал наброски. На учительницу не взглянул. Мы постояли немножко. Учительница с усилием сказала:

— Реализм, несмотря ни на что, — явление прогрессивное. Художники-реалисты воссоздают действительность.

Голос ее дрогнул. Мы пошли обратно. Учительнице не везло в любви. Предыдущий ее жених трагически погиб. Подорвался на мине. Как раз возле реки.

Было это сразу после войны. Его так разнесло, что циферблат часов прилип к перилам моста, а один глаз влетел в болотце. Каким-то чудом остался цел. Пролежал там несколько дней, пока его не нашли. Затерявшийся среди белозора и манника, глаз смотрел как живой.

Смерть и разговоры

Отец Карчмареков зажимает мундштук между большим и указательным пальцем. Хлопает по ладони. Окурок выпадает и еще с минуту тлеет на сырой земле.

— Чего-то вы в последнее время осунулись.

— Чувствую себя плохо. Надо бы к врачу сходить.

— Конечно. На то они и врачи.

— Хотя… знаете… — говорит Новачеку отец Карчмареков, — живет человек, живет… а по правде сказать…

Недели через две Карчмареки говорят, что не смогут с нами пойти, потому что отца забрали в больницу. Мы стоим за калиткой: идут оба брата с матерью. Мокрые вихры приглажены. Несут сумку с компотом; мать сзади, поотстав на шаг.

— Ну что? — спрашиваем мы, когда они возвращаются.

— Может, на той неделе выпишут.

— Вроде немножко получше, — отвечает их мать жене Новачека.

Отец Карчмареков вернулся. Все говорят, что больница ему пошла на пользу: помолодел, похудел. На работу еще не ходит, но перед домом посиживает. Когда мы с Весеком забегаем к ним во двор, он с нами заговаривает:

— Что нового, ребята?

— Да так… ничего.

— Учитесь хорошо. А после школы куда?

— Еще не знаем.

— Главное, чтоб, когда вырастете…

Жена кричит ему из дома. Мы рады, что она его позвала, так как не знаем, о чем говорить. Но отмечаем, что он стал посимпатичнее.

Карчмареки рассказывают, что у отца чего-то выросло под мышкой и на боку. Во двор он уже не выходит. Мы провожаем то младшего, то старшего брата, когда их посылают в аптеку.

Кажется… кажется, это у него… Только не пятится назад, а продвигается вперед. А может, все-таки что-нибудь другое? Мы утешаем Карчмареков:

— Вы что?! Теперь люди так не умирают. Война закончилась. Теперь только жить и жить.

А они скрываются за дверью. Однажды нас позвала ихняя мать:

— Зайдите, он про вас спрашивал!

Мы стягиваем шапки, входим. Он кивает нам с постели.

— Видите, скрутило меня.

— Да ну, вы хорошо выглядите, — говорит Весек.

На табурете салфетка, на салфетке пузырьки. По кафельной печи разбежались ветвистые трещины. Дождь исчертил прожилками оконные стекла. Кто-то постучался в дверь.

— А, пани Гжибовская, — радуется на кухне мать Карчмареков.

Мы молчим: неизвестно, о чем с их отцом разговаривать.

А он вдруг начинает рассказывать, что лучше всего… Например, выскакиваешь ты из окопа. Раз, раз, и даже не заметишь когда. На войне человек иногда предчувствует, что его убьют. Но все равно так лучше. Даже перед расстрелом люди кричали: «За!..» Знали за что. Опять же легче.

Карчмарек-отец считает, что ему хуже.

И замолкает.

Мы сидим.

— Хотя умирать и на войне… кто его знает…

И снова молчит.

Гжибовская в кухне:

— Такой хороший человек.

Мать Карчмареков:

— Святой человек!

Мы переглядываемся. Ну,