Книга Практическое прошлое - Хейден Уайт

исторических событий» (P. XXVI). Это делает уместной цитату из дневника Штефана Эрнста («Варшавское гетто»), выбранную Фридлендером в качестве эпиграфа: «И [люди] спросят, правда ли это? И я заранее отвечу: нет, это не правда, это только небольшая часть, крошечная крупица правды… Даже самое сильное перо не могло бы изобразить целую, подлинную, существенную правду»177. Такой эпиграф заранее готовит к тому, что впереди нас ждет не хорошо слаженная история и не аргумент, который претендует на то, чтобы все объяснить.

Мне кажется, что Фридлендер осознает новые возможности историографии, которая повествует (в определенном модусе или манере речи, с определенного рода «голосом»), но не нарративизирует – и фактически стремится де-нарративизировать события и вещи, о которых она говорит. Фридлендер избегает голоса всеведущего рассказчика; отказывается от контроля над сюжетной линией; собирает сведения о произошедших событиях и распределяет их по грубым хронологическим категориям; позволяет происходить тому, что заставляет нас усомниться в своей способности верить собственным глазам и ушам.

Как добиться такого эффекта?

Сейчас я хочу процитировать отрывок из вступительной части книги, которая кажется мне идеальным примером модернистской обработки Холокоста, – Eine Reise («Путешествие») Ганса Гюнтера Адлера (написана в 1950–1951 годах). Референтом этого сочинения, представленного издателем как Roman, является реальное историческое событие – а именно сам Холокост, его события и переживание этих событий реальными людьми, ставшими их участниками178. Все центральные персонажи книги, семья Лустиг – это фигуры членов семьи самого Адлера, хотя он и дал им другие имена и, соответственно, превратил из живых людей в «персонажей» текста. События, происходящие с ними во время путешествия из их родного города в лагерь, под которым подразумевается Терезиенштадт, и обратно – подлинные. Но все это подано не в понятиях, а в фигурах. Я предполагаю, что Адлер стремится не столько фикционализировать членов своей семьи и происходящие с ними событиями, сколько сделать их более конкретными, яркими и доступными для чувственного восприятия читателя. Таким образом, Eine Reise, строго говоря, не относится к вымыслу, хотя техники, используемые Адлером, относятся к числу тех, которые используются в художественной литературе для придания чужому миру реалистичности. Если бы мы назвали Eine Reise историческим романом, нам нужно было бы уточнить, что это исторический роман антиисторического, а также антироманического типа – как «Война и мир» Толстого. Так или иначе, после краткого философского Vorzeichen (нем. «предвестие», «предзнаменование»), этот 304-страничный роман, состоящий из одной главы, открывается следующим пассажем:

Die Erzählung

Niemand hat euch gefragt, es wird bestimmt. Man hat euch zusammengetrieben und keine lieben Worte gesagt. Viele von euch haben versucht, einen Sinn zu finden, so wart ihr es selbst, die fragen wollten. Doch es war keiner da, der geantwortet haette. «Muss es denn sein? Noch ein Weilchen … einen Tag … einige Jahre … Wir haengen am Leben». Aber es war still, nur die Angst sprach, die konnte man nicht hoeren. Alte Leute haben sich nicht darinfi nden koennen. Ihr Jammern war ekelhaft, so dass sich vor stellte, das war die Mauer der Erbarmungslosigkeit. Das Grinsen bleibt unvergesslich, es hat alle Muedigkeit ueberdauert und began schon in den zerstoerten Wohnungen. Eigentlich waren die Wohnungen gar nichte zerstoert, nochwaren sie in orderntlichen Haeuseren unter unbeschaedigten Daechern bestellt. Im Steigenhaus haftete die eingebeizte Geruch, der jedem Hause seine unverloeschliche Eigenart verleiht, solange es steht. (Eine Reise. P. 9)

Вас никто не спросил, все уже было решено. Вас согнали, и ни одного доброго слова не было сказано в ваш адрес. Многие из вас пытались понять, в чем смысл происходящего, так что вам пришлось самим задавать вопросы. Но не было никого, кто мог бы вам ответить. «Теперь так все и будет? Все это ненадолго… на день… или на долгие годы…? Мы хотим жить как прежде». Но в ответ лишь тишина, говорил только страх, и вам было невыносимо слушать его. Старики не могли смириться с происходящим. Жалобы стариков действовали на нервы, и вокруг тех, кого не трогали их страдания, выросла холодная и ужасная стена, стена безразличия. Но молчаливые ухмылки было невозможно забыть; они пережили все испытания и первыми появились в разрушенных квартирах. На самом деле квартиры не были разрушены, они по-прежнему находились в тех же самых зданиях, крыши которых остались нетронутыми. На лестничных клетках пахло все так же, эти запахи, придающие каждому дому, покуда он стоит, его уникальный характер, никуда не исчезли (A Journey. P. 7) .

Кто говорит? У нас нет ни малейшего представления. Где мы? Непонятно. Но ясно одно: кому-то или чему-то угрожает опасность («Но молчаливые ухмылки было невозможно забыть…»).

И спустя пару абзацев мы узнаем, чему именно угрожает опасность: дому.

Здесь рассказчик (чей голос – это голос одного из «персонажей» «романа») пытается передать переживания семьи накануне вынужденного отъезда из дома, который, как казалось, будет принадлежать им всегда:

Обычно они приходили поздно вечером или ночью и приносили сообщение, от которого исходил ужасный свет: «Вам не жить среди нас!»…

«Ты все обдумала, моя дорогая фрау Лустиг? Завтра – твоя очередь. Прямиком в бескрайнюю синюю даль. Я слышал, что все так и будет. Я знаю наверняка».

Блаженны неверующие, прячущие будущие невзгоды за защитной оболочкой настоящего момента, когда все грядущее окутано тьмой. Никто не ищет защиты, когда только надежда и молчание отмечают течение времени и заставляют поверить в происходящее. Но на самом деле все это невероятно, все, что прерывает ужас. Несчастная вера! Как был ни была невероятна храбрость, как бы ни была невозможна вера и все ожидания, в квартире сохраняются остатки этих чувств. Там они находят медаль за храбрость пожилого доктора Лустига, письма от командира полка. Это невероятно, но только невероятное может нас защитить.

«Все будет не так плохо. Мы должны… мы сможем… Он столько всего хорошего сделал! Он заслуживает признания… своих заслуг» (A Journey. P. 8–9; Eine Reise. P. 9–10. Курсив мой. – Х. У.)

…Теперь они [«герои», «командиры», «чиновники»] обращают внимание на дом доктора Леопольда Лустига, который нужно освободить, хотя больше ничего не ясно. Даже чиновники, исполняющие их распоряжения, не имеют четкого представления о последствиях этих приказов, пуская на ветер человеческие судьбы. Приносят и вручают бумажку, слова больше не имеют значения. Все разрушено, бутылка малинового сока падает на пол, падение сопровождает пронзительный крик, а ковер становится красным. Уставшая рука тянется к бутылке, укатившейся после падения, медленно