Книга Легенда о сепаратном мире. Канун революции - Сергей Петрович Мельгунов

отметил и апрельский дневник Анд. Вл.: «В поисках виновников общество как бы ищет жертв для своих “выпадов”. Военный министр Поливанов, сам повинный в экивоках на своего предшественника Сухомлинова, в Совете министров иронически говорил, что “благодарные соотечественники” пока его не заподозревают в “пособничестве неприятелю”. А. Ф. не могла избежать общей печальной участи быть заподозренной в пронемецких интригах. Прославленный немцеед член Гос. Думы Хвостов, проверявший уже в качестве министра вн. д., как мы знаем, лояльность даже отрешившейся от мирской жизни вел. кн. Елизаветы Фед., показывал в Чр. Сл. Ком.: “Как я ни пробовал найти отголосок немецких симпатий, я их не нашел”». Конечно, искренность Хвостова может быть всегда заподозрена, равно как и свидетельство перед французским послом вел. кн. Марии Павловны (старшей), в прошлом которой было у самой не совсем благополучно в смысле активного «германофильства»85. На вопрос Палеолога в ноябре 1914 г., каково отношение Императрицы к Германии, М. П., несмотря на свою неприязнь к А. Ф. и большую склонность к интригам против нее, ответила: «Я, может быть, вас удивлю… Она страстная антинемка. Она отрицает за немцами всякое чувство чести, совести и гуманности. Она мне сказала однажды: они потеряли моральное чувство, чувство христианина». Но вот дневник сына М. П., вел. кн. Андрея, довольно объективного современника, мемуариста. Он записал 11 сент. 1915 г.: «Можно безусловно утверждать, что она решительно ничего не сделала, чтобы дать повод заподозрить ее в симпатии к немцам, но все стараются именно утверждать, что она им симпатизирует…» Сам французский посол довольно решительно в своем дневнике опровергает «легенду», которая создалась вокруг имени Императрицы о ее предпочтении Германии86. Записывая в конце октября 1914 г. рассказ одного английского журналиста о впечатлениях, им вынесенных во время обеда в московском «Славянском Базаре», когда А. Ф. не называли иначе, как «немка» (и английский посол свидетельствует, что ее так называют всюду), Палеолог говорит: «В действительности Царица ни по уму, ни по сердцу не немка, она любит Россию горячей любовью, она искренняя патриотка». Английский генерал Вильямс после свидания с А. Ф. 2 июля 16 г. записал: «Она так горда Россией».

Интимная переписка с мужем полна негодования на поведение немцев и раздражения против «пруссаков». Несколько выдержек разных хронологических периодов дадут ясное представление о не изменившихся переживаниях А. Ф. 19 сент. 1914 г. она пишет: «Уход за ранеными служит мне утешением… Болящему сердцу отрадно хоть несколько облегчить их страдания. Наряду с тем, что я переживаю вместе с тобой и дорогой нашей родиной и народом, я болею душой за мою “маленькую”, старую родину… А затем, как постыдна и унизительна мысль, что немцы ведут себя подобным образом. Хотелось бы сквозь землю провалиться». «Злорадство немцев приводит меня в ярость» – 12 июля 1915 г. по поводу наступления на Варшаву. «Все-таки колоссально то, что немцы должны сделать, и нельзя не восхищаться, как превосходно и систематически у них все организовано. Если бы наша техническая часть была так хороша, как их… война уже давно была бы окончена. Многому хорошему и полезному для нашего народа мы можем у них научиться, но от многого надо отвернуться с отвращением» (16 сент.). «Приняла сегодня утром сенатора Кривцова, – пишет А. Ф. 6 ноября, – который мне поднес свою книгу. Я плакала, когда читала о жестокостях немцев над нашими ранеными и пленными. Я не могу забыть этих ужасов – как могут цивилизованные люди так озвереть! Я еще допускаю это во время сражения, когда находишься в состоянии, близком к безумию». Переписка переполнена в отношении «пруссаков» словами: «низость», «позор87», «как бы мне хотелось, чтобы потопили этот гнусный маленький “Бреслау”». 5 февраля: «Да, я тоже восхищаюсь людьми, которые работают под этими подлыми газами, рискуя жизнью. Но каково видеть, что человечество пало так низко… Где же во всем этом “Душа”? Хочется громко кричать против бедствий и бесчеловечности, вызванной этой ужасной войной». 14 марта: «Как отвратительно, что они опять стреляли разрывными пулями. Но Бог их накажет».

Во время войны А. Ф. настолько не чувствовала себя немкой, что причины всех военных неурядиц видела в «нашей собственной славянской натуре». «Да, я более русская, нежели многие иные», – гордо заявляет она 20 сент. 1916 г.. Когда до нее доходили слухи, что ее называют «немкой», она совершенно теряла душевное равновесие, и в искренности ее негодования сомневаться не приходится. Двойственность и ложность положения, которые она ощущала каждодневно, причиняли ей несомненные, моральные страдания. На примерах с помощью военнопленным88 мы видели, как болезненно реагировала А. Ф. на отношение общества к ее патриотизму и как раздражительно волновали ее вопросы, которые казались такими простыми Николаю II. При всяком внешнем выявлении своих действий Царица должна была разрушать дилемму о своем немецком происхождении. В Петербурге устраивается «выставка трофеев». Должна ли присутствовать Императрица на «скучной церемонии» открытия выставки и побороть свою «застенчивость» перед всякого рода самостоятельными публичными оказательствами в отсутствие Царя? «Обсуди это с Фредериксом и с военным министром, – просит она 27 июня 1916 г. – Если нас там не будет, допустимо ли, чтобы Михен (т.е. Map. Павл.) взяла на себя представительство? Протелеграфируй только – «не присутствуй» или “лучше присутствуй” так, чтобы я вполне определенно знала, как поступить». «Никак не могу понять, почему открытие выставки военных трофеев вдруг стало такой торжественной церемонией, и продолжаю находить совершенно не нужным твое присутствие или даже присутствие девочек», – отвечал Царь. И вновь А. Ф. возвращается к «проклятому празднику»: «Я опасаюсь, как бы не подумали, что я не хочу присутствовать из-за германских трофеев. Михен, видишь ли, будет там, и там будет собрано около 1000 георгиевских кавалеров».

Остро ощущая несправедливость лично в отношении себя, А. Ф. с такой же горячностью реагировала и на несправедливость заподозревания патриотизма русских людей, носящих немецкие или немцеподобные фамилии. Преследование «немецких имен» становится ее bete noire, и только отсутствие полного объективизма может заставить увидеть в этой защите проявление «тайного германофильства». Объективная правда, конечно, была на стороне А. Ф., когда она настойчиво просила 29 августа нового Верховного Главнокомандующего «запретить это немилосердное преследование баронов». Прочтите хотя бы негодующие строки, посвященные «зоологическому национализму» во время войны в воспоминаниях чуждого какого-либо радикализма кн. С. М. Волконского89. «С легкой руки “Нового Времени”, – говорит мемуарист, – пошло в ход выражение “немецкое засилие”90. Пошло гонение на немецкие фамилии; люди меняли их на русские, даже отчество меняли, отрекались от отца…