Книга Легенда о сепаратном мире. Канун революции - Сергей Петрович Мельгунов

шпиона. Это ужасно – а он просил наших фотографий с подписями… Как можно было запутать такого мальчика?» Выходит, что Шведов погиб за год до взрыва крейсера «Гемпшир». Но, конечно, «Комиссаров мог перепутать фамилию», Шведов мог быть не повышен в 15-м году – это мог быть слух, «придуманный для успокоения Николая», и т.д. Могло и не быть вовсе странного шпиона Шведова, забывшего в столе секретный шифр. А главное, сами англичане в то время больше склонялись к мысли, что крейсер, везший Китченера, погиб, наскочив случайно на подводную мину. Сообщая это, Масарик, бывший в то время в Лондоне, в воспоминаниях добавлял, что тем не менее «в нашем кружке думали, что если действительно выдали тайну, то выдали ее в Петербурге». На таком «если» и строилось все несуразное обвинение81.

От всей этой фантасмагории остается только то неожиданное заключение «Друга», которое было передано А. Ф. через Вырубову и которое она поспешила сообщить в утешение мужу. Довольно безразлично в сущности, на основании чего «Друг» сделал вывод о будущей роли фельдмаршала – возможно, что это оригинальное толкование тех опасений Царицы относительно Англии, о которых он мог слышать в интерпретации «не умной» Вырубовой. Недоверие к английской политике было до некоторой степени традиционным в царствующем доме82 и перешло от отца и матери к сыну, который на одном из докладов министра ин. д. Ламсдорфа (16 октября 1904 г.) сделал даже пометку о полезности для будущего, если бы удалось, «избавить Европу от чрезмерного нахальства Англии». По поводу отношения английского правительства к известному инциденту на «Доггерской мели», когда эскадра адм. Рождественского, приняв рыболовную флотилию за вражеские миноносцы, расстреляла ее, Николай II в своем дневнике записал: «дерзкое поведение Англии» (в том же документе можно встретить и более резкую квалификацию: «паршивые враги»). Недружелюбное отношение к Англии после русско-японской войны было таково, что, по утверждению Витте, Царь проводил параллель между «жидами» и англичанами83.

Внучка королевы Виктории, быть может, и заражалась этой семейной традицией, и поэтому в опасениях перед возможными в будущем интригами «коварного Альбиона» не приходится видеть влияние немецкой агитации – большее влияние могла оказать аргументация вел. кн. Ник. Мих., подчеркивавшего в письмах к Царю особые интересы в отношении Болгарии, которые может поддерживать Англия на будущей мирной конференции и которые расходятся с интересами России. «Знаменательное совпадение» было лишь в том, что немецкая пропаганда, естественно, пыталась нащупать ахиллесову пяту. Дружелюбные союзнические отношения с «исконным врагом», как выразился вел. кн. Ал. Мих. в письме к Царю, не могли сразу ликвидировать старой психологии, которая захватывала и некоторые общественные националистические круги; с этой «англофобией» мы встретимся ниже – она вовсе не свидетельствовала о специфическом «германофильстве». Тем более этого нельзя отметить в личных переживаниях А. Ф. Только искусственное толкование текста и прямое искажение смысла писем А. Ф. может привести к заключению, что в них сквозит «не прикрытое злорадство» по поводу гибели Китченера. За несколько месяцев перед тем именно на него – на «энергичного Китченера» (его вел. кн. Мих. Мих. из Лондона в письмах к Царю называл «лучшим и вернейшим другом России») – А.Ф. возлагала все свои надежды после того, как «дипломаты самым жалким образом все проворонили на Балканах» (письмо 9 ноября). Позднее она пришла в большое негодование, когда узнала от мужа о выходке вел. кн. Бориса в клубе стрелков в Царском, заявившего, что он «убежден в неизбежности войны с Англией по окончании этой войны». Об этом «глупом разговоре» с одним английским офицером сообщал Царю в Ставке ген. Вильямс. «Бьюкенен и сэр Грей узнали об этой болтовне, – писал Царь 21 июля, – все это весьма неприятно». «Как он смеет говорить такие вещи, – возмущалась А. Ф. – Он может думать, что ему угодно, но иметь дерзость говорить это англичанину в присутствии других, это уже превышает всякие границы. Ты должен сделать ему выговор («задать ему головомойку»), он не смеет так себя вести, нахал». «Гнусный Плен», – добавляла А. Ф. о полковнике, который состоял в Ставке при походном атамане и влиянию которого она приписывала выходку последнего: «непременно прогони этого господина»84.

Слишком несерьезно на основании приведенных данных делать поспешные заключения о готовящейся смене «дружбы» с Англией на дружбу с Германией и инициаторами этого поворота в международной политике считать правящую в России династию, мечтавшую о сепаратном мире. Многообразны были трения между союзниками в дни эпопеи мировой войны. Одна опубликованная секретная телеграмма русского посланника в Берне Сазонову 14 мая 15 г. приоткрывает уголок дипломатической завесы, прикрывавшей подлинные, жизненные отношения – они всегда были грубее и реалистичней официальной словесности. Телеграмма передавала информацию, полученную от корреспондента «Нового Времени» Сватковского, который состоял одновременно и агентом министерства ин. д. Сообщение Сватковского относится к впечатлениям, которые вынес приехавший из Лондона в Женеву проф. Масарик в связи с меморандумом по чешскому вопросу, представленным им лорду Грею. Возможно, конечно, что Сватковский препарировал сообщение Масарика на свой лад. Из бесед с английскими и французскими политиками и журналистами Масарик «убедился в растущем в последнее время охлаждении союзников к России. После взятия Перемышля в этом преобладала нотка страха перед Россией, которая, однако, сменилась недовольством по поводу хода военных действий на востоке. Ныне недоброжелательство сказывается особенно по поводу нашей галицийской политики: в старых либеральных кругах Масарику пришлось слышать о ней самые резкие суждения. Ему указывалось, что для западных парламентских держав, принужденных допускать в состав правительств радикальные и социалистические элементы, станет невозможным поддерживать тесные отношения с державой, в которой преобладают настроения, ведущие к галицийской политике. Один из влиятельных политиков Англии, имени которого Масарик не хочет назвать, не желая участвовать в порче англо-русских отношений, сказал ему, что, к его сожалению, ближайшей войной будет, вероятно, война Англии и Германии с Россией. Участие в нынешней войне Италии, по сведениям Масарика, связано с обеспечением Англией теперь плана позднейшего тесного единения Италии с Англией и, вероятно, Францией, причем сближение первых будет намерено или в силу вещей натравлено против России, и Франция, вероятно, будет втянута в эту комбинацию».

III. «Я – русская»

Поистине трагично было положение «немки» в обстановке «упадка» после пережитого в России шовинистического угара, когда люди так склонны были каждую неудачу на войне объяснять изменой и кругом видеть шпионов. Эти петербургское «миазмы», по выражению А. Ф.,