Книга Комендань - Родион Мариничев

Родина-мать, портрет “царя” в бумажнике, пистолет в сейфе…

− Это чтобы патриотку из тебя делать? – хихикает Тамара.

− Мне иногда кажется, что скоро дойдёт и до этого. У нас с ним, как выяснилось, разные представления о патриотизме.

− Зато у него – самые “правильные”. И с этим мы с тобой ничего не поделаем. Если только ты опять в эмиграцию не подашься.

− Уже подавалась. Больше пока не собираюсь. Говорю же.

Они молчат. Через приоткрытое окно слышно, как там, внизу, разгоняясь, завывает троллейбус, а затем затихает, тормозя на перекрёстке.

− Это он тебя ещё в Крым не затащил, – зевает Тамара.

− Собирается затащить летом. Говорит: наконец-то съездим, давно пора! Отнекиваюсь, как могу: мне кажется, я там сдохну от жары. Я же нигде не была южнее Москвы.

− Снегурочка ты наша! Ищи себе другого деда мороза… Или нашла уже?

Костыль, нависающий над плечом Тамары, с грохотом падает, при этом задевает фужер на столе, и тот, рухнув на пол, вдребезги разлетается по всей кухне.

− На счастье! – вздыхает Таня и, вооружившись веником и совком, лезет под стол выуживать осколки.

− Конечно, на счастье! У меня их знаешь сколько? Дай-ка я новый достану!

Тамара подаётся вперёд, но спотыкается и чуть не падает на Таню.

− Сиди уже! Или ты до осени собралась в гипсе ходить?

− Одну сломала, теперь и вторую можно. Давай-ка по последней. Супа ещё налить?

− Супа налей. А пить я больше не буду. Мне ещё полковника в чувство приводить.

− Это ты брось, – Тамара снова хмурит брови, – Он сам себя хорошенько приведёт в чувство. А ты лучше к Сашке поезжай.

− О-па! – Таня застывает с веником и совком. Осколки поблёскивают в ярких солнечных лучах, – С чего ты решила, что я должна ехать к Сашке?!

− С того, что влюблённых видно за километр.

− Где это ты нас видела – за километр?

− Я тут, слава богу, не тридцать лет и три года сижу, а всего месяц, к едрене фене. И наблюдать умею. А ты даже сына своего раскусить не можешь.

− Я вообще-то пока ещё замужем.

− Ну и что? Я тоже когда-то была замужем, мать его за ухо!

− Я не собираюсь устраивать бега с препятствиями. По крайней мере, сегодня.

− А какие тут препятствия? Давай я тебе такси вызову. Тут до деревни ехать-то минут десять.

− Я смотрю, ты за меня уже всё решила. Сашку-то не забыла предупредить?

− Сейчас наберём. Пусть приедет за тобой. Чего тебе, правда, на такси таскаться? Туда к нему ещё не каждое такси поедет.

− Уймись, наконец! Ты мне классный руководитель, что ли?

− Может и не очень классный, но руководитель, – подмигивает Тамара, – Ни в какую не хочешь по последней?

Они пьют по последней. И вот теперь Таня, кажется, готова рассказать Тамаре всё: про то, как когда-то полюбила Семёна, потому что он казался незыблемым, словно шхера, как радовалась, что у Артура, наконец-то, будет отец, настоящий отец, а не тот, что однажды заявился в их хельсинскую квартиру – и был таков. Про то, что здесь, в этом комендантском поднебесье, была счастлива, наверное, впервые в жизни, потому что вместе с семьёй она обрела свою землю, чувство земли, которое здесь у неё куда сильнее, чем в Хельсинки.

− Водонапорная башня, – задумчиво произносит Таня.

− Чего? – спрашивает Тамара. Она встала к плите, чтобы и себе налить грибного супа.

− Водонапорная башня у Сашки в деревне. Недостроенная. Одна улица с кособокими домами. И навозом пахнет… А он там счастлив, как ребёнок. Мне иногда кажется, что он и есть ребёнок, так и не вырвавшийся из своего лихого детства.

− Значит, и любишь, как старшего сына. Чего тут такого-то?

− Я, как там оказалась, у меня было такое чувство, будто я когда-то там жила.

− Ну, точно жила. В предыдущей реинкарнации, – Тамара хихикает, хрипло, отрывисто, будто внутри у неё что-то звенит и сыплется. А затем чиркает зажигалкой и дымит.

Сигареты у неё крепкие, мужицкие, дым мгновенно застилает кухню. Таня тоже закуривает и понимает, что домой сегодня точно не вернётся.

− Предыдущая реинкарнация – это моя прабабка Катри.

− Это которая мужиков домой водила толпами?

− Ну уж не толпами, но водила.

− Тогда ты точно не её реинкарнация! – снова хихикает Тамара, – Ты вот сейчас сидишь и раздумываешь: направо пойти или налево? А чего тут раздумывать-то? Ноги в руки – и пошла.

− Ты меня выгоняешь, что ли?

− Посиди ещё. А то мне скучно одной в Девятое мая. Ты-то сейчас усвистишь в деревню, а ко мне больше никто не придёт, – Тамара всхлипывает.

− Так, дай-ка сюда бутыль. – Таня хватает виски и убирает в шкаф.

− Хо! Как будто я не смогу её обратно достать.

− Это уж, пожалуйста, без меня.

− А вдруг я тут растянусь и башку разобью об пол?

− Ну ты уж определись, хочешь отправить меня к Сашке или оставить у себя, чтобы я тут тебя от погибели спасала?

− Иди к Сашке, иди уже! Ему там явно тебя не хватает. А я уж тут сама как-нибудь поскачу на одной ноге, – она снова всхлипывает.

Таня суёт ноги в кроссовки, накидывает куртку и выбегает в парадную. Выйдя из дома, она садится в первый подошедший троллейбус, прижимается плечом к стеклу и едет по широким улицам Комендани – мимо бело-изумрудных домов с закруглёнными балконами, мимо круглого торгового центра посреди площади, украшенного красными флагами, мимо зеленеющих кустов сирени, на которых вот-вот начнут распускаться цветы, по бывшим полям и болотам, застроенным вдоль и поперёк. Последние пассажиры выходят на конечной, на берегу лесной протоки, на стыке асфальта и песка. Таня спускается к воде и садится на песок. Он ещё довольно прохладный, не успел набрать майского тепла, зато ещё такой чистый, не замусоренный бутылками и пластиковыми стаканчиками, не засыпанный пеплом от мангалов. Город вдруг остаётся где-то позади, а Таня проваливается назад ровно на двадцать семь лет. Там, в её шестнадцати, город тоже где-то далеко. Есть только со всех сторон закрытый, довольно прохладный двор-колодец, водосточная труба за спиной… И дыхание, дыхание – горячее, со вкусом крепких сигарет. Возвращаться домой? Идти к Сусанне? Поехать на Пискарёвку, в конце концов? Таня выходит на дорогу и ловит попутку.

− Деревня Каменка. Вот тут, за лесом…

18

Поворот к лету всё стремительнее. То, что началось ещё в апреле с едва различимого запаха пыли, скапливающегося на обочинах песка, уже наполнилось запахом костров, дотлевающих после субботников, а теперь и проклюнувшейся зеленью, набирающей силу час от часа. Вечера всё