Книга Никто не узнает - Татьяна Никандрова

ребенка.

Получилось ли у меня излечиться от этой травмы? Я не знаю. Правда, не знаю.

Иногда кажется, что да. А потом как накроет… Что хоть не стенку лезь.

Да, периодически еще накрывает. Даже сейчас.

Миную автоматические распашные ворота и паркую машину у входа в гараж. Внутрь заезжать нет смысла, все равно не планирую тут задерживаться.

Мать встречает меня у порога в длинном шелковом халате-кимоно до самых пят. Она ничуть не изменилась за прошедший год: все такая же осанистая, ухоженная и с надменным взглядом из-под тяжелых век.

— Проходи, — величественным движением руки она указывает мне на столовую, в которой, видимо, и состоится наш разговор.

Скидываю туфли и, глухо шлепая босыми ногами по мраморному полу, направляюсь в ванную, чтобы сполоснуть руки. И хотя я нахожусь в доме, в котором жила с одиннадцати до восемнадцати лет, внутри у меня ничего не екает. Это жилище кажется мне чужим, и возвращаться сюда совсем не тянет.

— Чай будешь? — очевидно, из вежливости предлагает мать.

— Давай, — так же из вежливости соглашаюсь я.

— Какие новости? Как на работе? — звеня чашками, интересуется она.

— По «Тропе Грешников» сериал хотят снимать, сейчас как раз условия обсуждаем, — выдавливаю я, стараясь звучать непринужденно. — У тебя как дела?

— Неплохо, — мать ставит передо мной тонкую фарфоровую чашку на блюдце и медленно опускается на стул. — Кстати, ты слышала, в среду у Спицыных серебряная свадьба? Я как раз сегодня по магазинам прошлась, платье для торжества подобрала.

— Правда? — делаю вид, что меня волнует жизнь маминых давнишних знакомых. — Двадцать пять лет в браке — это здорово.

— Да, действительно, — она делает крошечный глоток чая. — Знаешь, где в итоге наряд купила?

— Где? — на автомате подхватываю я.

— В ЦУМе, — выдает многозначительно, а затем ее холодные серые глаза с удвоенным вниманием вгрызаются в меня. — Ты же знаешь, там все мои любимые бутики.

Ба-бах. Ба-бах. Ба-бах.

Сердце перепуганной птицей рвется из груди, кровь в венах стынет, а выражение сдержанной беспечности пластилиновой маской застывает на лице. Мне требуется несколько бесконечно долгих мгновений, чтобы сопоставить факты и осознать суть произошедшего.

Я догадывалась, что мать никогда не пригласит к себе просто так. Только, чтобы в очередной раз ткнуть меня лицом в собственное дерьмо. Показать, какая я ужасная дочь, родительница, а теперь, получается, и жена.

Вот мои догадки и подтвердились.

Нет, понятное дело, что шила в мешке не утаишь, но как же глупо было позволять себе все эти романтические глупости с Богданом в общественном месте… Ведь знала же, что есть вероятность натолкнуться на знакомых! Знала, что могут увидеть! Знала и все равно льнула к нему, лезла, тянулась, как кот к сметане.

Плохая из меня изменщица. Глупая и непродуманная. И двух месяцев не прошло, а я уже в засаде.

— Интересный мальчик, — сполна насладившись зрелищем моего шока, продолжает мать. — Молодой, весь в наколках. По тебе кризис среднего возраста ударил? Слышала, у бездетных женщин такое случается.

Произносит тихо и вкрадчиво. Знает, что словом можно убить, не переходя крик.

— У женщин с детьми такое тоже бывает, — отвечает кто-то моим голосом.

Обороняюсь машинально. Без подключения сознания. Говорю только потому, что надо что-то говорить.

— Не знаю, я подобной ерундой не страдала, — опять этот назидательный тон. — Когда в жизни правильно расставлены приоритеты, на бесчинства не тянет.

— Чего ты хочешь? — спрашиваю я, чувствуя, как из меня капля за каплей утекает жизнь.

Опять проваливаюсь в то самое пограничное состояние, в котором я — бракованная, неправильная, неполноценная. Виноватая во всех смертных грехах.

— Я хочу, чтобы ты образумилась! — мать легонько ударяет кулаком об стол. — Куда катится твоя жизнь, Карина? Детей не хочешь, мужу изменяешь, роман твой последний провалился… Я ведь читала отзывы критиков! Пишут, что дрянь редкостная.

Еще один человек к моей жизни, который читал отзывы, а не саму книгу. Долбанная оболочка в виде общественного восприятия опять оказалась важнее содержания. Наверное, мне стоит к этому привыкать.

— Время идет, а ты не молодеешь! Тебе ведь уже тридцать три! Еще пара лет — и твои проволочки с деторождением приведут к необратимым последствиям! — мать распаляется, входит в раж.

— Моя жизнь тебя не касается, — отодвигаю стул позади себя, поднимаясь на ноги. — Давно уже не касается. Поэтому прекрати в нее лезть.

— Олегу нужна полноценная семья, понимаешь? — она тоже принимает вертикальное положение. — Вот сейчас узнает о твоей интрижке и вычеркнет тебя из жизни, а ты потом будешь локти кусать! Он-то мигом снова женится, а ты что? Так и будешь по постелям малолеток прыгать?

— Закрой рот. Замолчи! — проворно двигаюсь по коридору в сторону входной двери.

Надо уйти. Уйти как можно скорее, а то опять накрывает. Прям чувствую, как голову шумом затягивает, а от живота к горлу поднимается противный ком. Если не уйду прямо сейчас, то начну задыхаться. А у меня даже успокоительных с собой нет.

Паническая атака — страшная штука. Врагу не пожелаешь.

— Нормальная женщина уже бы давно родила второго, а ты все носишься со своими комплексами, как курица с яйцом!

Внутри что-то взрывается. Что-то большое и горячее. Теснит грудь и, кажется, крушит ребра.

Она добилась своего. Надломила меня. Опять.

Я разворачиваюсь на пятках и подскакиваю к матери так быстро, что она от неожиданность пятится назад.

— У тебя, — я подношу указательный палец к ее лицу. — У тебя когда-нибудь умирал сын?! Ты когда-нибудь хоронила ребенка?!

Я ору так громко, что, наверное, вот-вот выплюну собственные легкие. Но меня это не тревожит. Она заслужила. Она сама этого добивалась.

— Отвечай! — кричу я, напирая на мать всем телом.

— Нет, но… — ее воинственный настрой куда-то улетучился, и она потрясенно хлопает глазами.

Ну еще бы. Мои предыдущие истерики проходили вдали от ее глаз.

— Вот именно поэтому ты не имеешь права меня судить! Не смей думать, что понимаешь, через какой ад я прошла! Не смей говорить мне ни о детях, ни об Олеге! Потому что ты ни черта не знаешь! — голос у меня надрывный и звенящий отчаянием. — Я живу, как умею! И справляюсь так, как могу! Не смей, не смей меня ни в чем винить!!!

Меня трясет. Нешуточно так трясет. Зубы ударяются друг об друга, руки ходят ходуном, а тело покрыто мурашками, как от озноба. Не удивлюсь, если поднялась температура. Иногда такое случается.

Срываюсь с места, торопливо просовываю ноги в туфли, и спотыкаясь, выбегаю наружу. Теплый летний ветер ласково касается щек, осушая слезы, но они то и дело снова катятся из глаз.

Чертова влага. Ненавижу. Ненавижу